— Поэтому будь готова, что в ближайшее время ты придешь к выводу, что мне абсолютно безразличны все, кроме моей крови. Так вот, эта позиция — единственное, что не изменилось во мне с молодости.
Дело в том, что жречество раньше было совсем иным, нежели сейчас. Когда-то существовали даже школы магии. В них учили астрономии, прорицанию, линейному расчету, знахарству и некоторым несложным чарам, — выдохнула Яхмес и крутанула уголек. В тишине раздался скрежет по кафелю.
— Но сейчас школ нет, — помогла Гермиона, которой становилось ясно: как бы ни пыталась изображать беспечность старушка, разговор давался ей с трудом.
— Нет, — согласилась печальная Яхмес, — потому что почти все фараоны были обычными людьми. И пускай их обожествляли* при рождении, вершить чудеса они не были способны. А жрецы — могли. Естественно, сначала все жили в мире. Но ты умная женщина, Гермиона, тебе же ясно, что всё это было временно. Не все жрецы обладали добротой, как и не всем правителям была присуща справедливость.
Гермиона впитывала в себя каждое слово, стараясь не пропустить ни одного элемента этой сложной мозаики. Выводов и логических умозаключений она старалась не делать, однако о мотивах догадаться было несложно. Извечная проблема власти и церкви проглядывалась четко.
Старческий голос продолжил:
— Со временем жрецы стали злоупотреблять магией, представлять угрозу народу, некоторые из них, наоборот, помогали. Из-за этого авторитет фараонов медленно падал. А какому правителю понравится такой расклад? О, святой Амон, видел бы ты это… Поголовно всех, хоть как-то связанных с магией, придали гонению…
Яхмес вновь задумчиво уставилась в пустоту и помедлила.
— Не знаю, в кого пошла я, но с детства, когда я злилась или радовалась, рядом всегда что-то взрывалось. И это нисколько не тревожило моих счастливых родителей, как и меня (они растили меня в неведении). Если бы не моя воспитательница, едва бы я заметила свой дар. К счастью, она оказалась такой же. Жрицей. Или волшебницей, да? Мы стали проводить занятия, а я жадно училась и медленно ненавидела родителей, скрывающих от меня правду.
Однажды на прогулке моя служанка завела меня в пещеру рядом с Нилом — уже, увы, затопленную. В ней скрывались жрецы и потомки жрецов. В глубочайшей тайне они продолжали жить, упражняться в магии, учить детей и помогать по мере сил. И мы бы, я уверена, поладили. Но уже через неделю в ночь разлилась река и затопила пещеры. Что стало с людьми, я не знаю. Могу только предположить, что никто не выжил. Иначе та же служанка отвела бы меня в новое тайное место. Зато кое-что из их записей прибило к берегу, и мне пришлось приложить немало усилий, чтобы собрать их и запомнить каждый иероглиф. Но, вижу, ты заскучала… Терпение, Гермиона.
Заскучала ли она? Ни в коем случае! Гермиона разве что в рот не смотрела рассказчице. Но Яхмес выставила руку вперед, не позволяя протестовать. Всё-таки это была не суть, но истоки. Старая ведьма вновь подняла бокал пенного и весело хмыкнула, как бы обещая, что самое вкусное пойдет на десерт.
— В образе глупой женщины я нашла укрытие и таким способом сохранила своё положение. Когда ты не показываешь свой ум, никто не воспринимает тебя всерьез. Более того, ты становишься слабой и достаточно очаровательной для мужчин. Тутмос I влюбился в меня, и я стала его женой, — женщина поиграла бровями, веселя собеседницу, — он был хорош… Во всём хорош… И я родила ему четверых. К несчастью, до совершеннолетия дожила только старшая Хатшепсут. После смерти детей я не дарила ему наследников, и за меня сделала это одна из его наложниц.
Повисла короткая пауза. Яхмес сжала кулаки.
— Как бы моя девочка ни старалась упражняться в образовании, угождать своему отцу, мужчиной ей было не стать. И фараоном назначили этого выродка, — выплюнула Яхмес с презрением, — Тутмоса II, жестокого и беспощадного зверя, да съедят его потроха шакалы!
С изумлением Гермиона подняла глаза на старушку, заслышав, как голос той охрип от невидимой боли и почти осязаемой свирепости. На её старческое лицо нашла мрачная тень.
— Он её бил, — судорожно вздохнула она, — а потом насиловал и снова бил. Она была умной, но слишком юной и потерянной, чтобы дать ему отпор. Да и брак предоставил ему все права. Ведь фараон… Вскоре ему она надоела. Он переключился на наложниц и почти перестал обращать внимание на Хат. А она нашла утешение у обычного простолюдина-писца. Я даже линии чертить не стала: знала, что она будет носить ребенка, — старуха развела рукой и устало потерла висок, словно воспоминания высасывали все её силы.
Гермиона хотела было встать, чтобы взять паузу, передохнуть. Ведь ей тоже хорошо известны те гадкие чувства от плохих, мерзких эпизодов прошлого, которые кинжалом вонзались в память. Поэтому она очень хорошо понимала Яхмес и её пристрастие к алкоголю. Не будь в Гермионе сильных моральных ориентиров, она непременно сдалась бы бутылке после войны.
Но лишь одна фраза, сильная и интригующая, заставила девушку вернуться в разговор и почти с мольбой уставиться на собеседницу.
— А вот теперь, Гермиона, мы подходим к самой сути…
Встав и проверив чары, скрывающие их разговор, собиравшаяся с мыслями Яхмес вернулась на софу. Отчего-то по спине прошелся холодок, и в сознание Гермионы закралась очень сомнительная, и тем не менее ясная мысль. Сейчас откроют одну большую тайну, тайну убийства. Ведь разговор шел именно к этому. Зря египтяне недооценивают Яхмес. Очень зря.
— Как я уже говорила, фараоны совсем не одобряли жрецов. Они боялись лишиться власти. Тутмос II же поощрял. Зачем бояться армию, во главе которой стоишь ты? Он стал возвращать изгнанников, но они не были похожи на добрых людей, которые жили в той самой затопленной пещере. То были злые жрецы. Они поклонялись тьме и Сету, — она насмешливо усмехнулась, скривив морщинистый рот. — Сенмут, наивный дурак, всё пытался задобрить его, стремился построить ему упокойный храм. Глупо, верно? Сет — бог войны, его совсем не интересует дипломатия и мир.
Тутмос поддерживал эти объединения, упражнялся в магии. И я знала об этом, но, как я уже говорила, меня это не интересовало. Он срывал свою злость там, в школах, оставшееся приносил наложницам, а мою девочку не трогал. Этого хватало. Но потом Сенмут сделал ей ребенка, и всё стало рушиться.
Яхмес с силой хлопнула себя по коленке.
— То есть он совсем «не трогал» Хатшепсут?
— А как он еще узнал бы, что Неф не от него?
Старушка вновь ушла в себя, и Гермиона даже испугалась, не передумает ли та продолжать исповедь. Всё-таки тема-то щепетильная.
— И вот тогда я вспомнила про те самые свитки, которые заучивала, — она зачем-то слезла и взяла уголек. — Я еще никогда так не надеялась, Гермиона, как тогда. Помощи-то просить было не у кого.
Старушка спокойно начертила круг и невесело усмехнулась.
— А из выученного я многое и забыла. Не применяла эти знания никогда. Зато одно заклинание мне хорошенько запомнилось. И этот свиток был с рисунком. Хотя некоторые иероглифы стёрлись из памяти и пришлось пробовать несколько раз, у меня всё равно получилось. Главное — помнить вот этот рисунок.
Гермиона посмотрела на пол и поняла, что уже нет смысла чему-либо удивляться. Яхмес била всех в игре под названием «Шокируй». Девушке оставалось лишь сжать пальцами переносицу и мысленно пожалеть старушку и всех её врагов.
А что еще можно испытывать к человеку, который так старательно вырисовывал пентаграмму дьявола?
— Зачем вы ее рисуете?
По спине то и дело ходили мурашки.
Яхмес пожала плечами.
— Я не сильна в математике, чтобы объяснить эти замудренные треугольники, — виновато улыбнулась она, но тут же посерьезнела, — но это всё шутки. Главное — ты поняла меня.
— Что было дальше?
— Я увидела нового бога… А потом, клянусь Амоном, не помню. Я чувствовала боль, но вслед за этим в меня пришло столько силы…
— Постойте, расскажите про сам ритуал.
Взгляд Яхмес потяжелел.
