Её кожу зажгло, усиливая полыхавший пожар внутри. Гермионе на мгновенье стало больно, но тут же жарко и сладко. Всё тело молило о разрядке, обещая превратиться в расплавленную магму и свести её затуманенный разум с ума.

Не понимая, что делает, она стала просить сбросить её за грань наслаждения, унять пламя — почти молила. Но Северус проигнорировал столь наивную просьбу. Не так быстро. Он хотел дать ей куда большее удовольствие.

Мужчина слегка наклонил её, придавливая собой. Угол проникновения изменился, принося сладкое безумие. Гермиона тихо захныкала. Становилось невыносимо.

— Стони для меня. Громче, Гермиона, громче.

Он накрыл пальцами её лобок и стал поглаживать клитор. По комнате стали проноситься протяжные вскрики под стать его толчкам. Напряженное удовольствие нарастало. Гермиона перестала сдерживать себя. Мысли о том, что их могут услышать, затмились пламенем удовольствия. На секунду она замерла, громко вскрикнула и задрожала в диком экстазе. Северус продолжал. Он вбивался в неё, и Гермиона стала течь еще больше, еще обильнее, совсем не понимая, что происходит. В последний момент он прикусил ушко.

Горячее семя обожгло её изнутри. Он застыл и довольно обнял, не желая выходить из обмякшей и дрожащей Гермионы.

Удовлетворенная, она сонно заулыбалась. Чувства подсказывали ей, что теперь у них все точно будет хорошо. Что всё правильно. В тепле его рук её снова одолел сон.

***

Возможно, кому-то ночь и казалась правильной, но только не Хатшепсут. Она ходила задумчиво в своем тронном зале и испытывала угрызения совести. Всё-таки не стоило так холодно обходиться с Сенмутом. Ясно же, что он желает сделать как лучше. Пытается вылечить Неферуре.

Решив немедленно извиниться, она направилась к нему. Он сидел за своим рабочим столом и что-то пил. Его сосредоточенный взгляд не отрывался от чертежа. Порой он хмурился и сутулился, пытаясь разглядеть те или иные мелкие детали.

Не зная, как начать разговор, Хатшепсут просто вошла в зал, будто ни в чем не бывало.

По ее мнению, на всякую задачу нужно уметь находить решение. Не была бы Хатшепсут хорошей правительницей, не знай она эту истину.

— Как обстоят дела с Храмом?

Сенмут вздрогнул и отставил чашку, выпрямляясь.

— Почти восстановлен, — проговорил он, не поднимая глаз.

Хатшепсут деловито кивнула и сухо спросила:

— Внутри?

— Внутри трудятся писцы.

Фараон вновь кивнула и подумала, что их ссора далеко не самая обыденная. Вздохнув, она проговорила:

— А мои скульптуры?

— Все пять поставлены по залам.

— Пять?

— Пять.

Он не был настроен на деловую беседу ночью. Ее мужчина никогда не лебезил перед ней в моменты их ссор и, конечно, он понимал, зачем она пришла. Возможно, именно благодаря такой силе характера Хатшепсут уважала его и доверяла.

— Я тоже переживаю за нее, Сенмут, — мягко проговорила она, подходя к столу и рассматривая чертеж.

Либо его нисколько не тронула мягкость ее тона, либо его раздражала ее невозмутимость и безэмоциональность, за которой она скрывала себя.

— Что-то не видно, как ты переживаешь, — холодно возразил он, вздыхая, — я разочарован, Хат…

Правительница не показала ни единым взглядом, как больно укололи его слова. Вместо этого она ожесточилась.

— Сенмут, она моя дочь. Не нужно видеть то, как я волнуюсь за нее.

Он изогнул бровь.

— Правда? Полагаешь, если ты ее мать, то все проблемы решатся в один миг? Мало одного волнения, мало.

— Сенмут, для Неферуре опасно идти в жрицы. Она юна и слишком наивна. Не говори, что не знаешь об этом.

Сенмут покосился на нее и скривил губы, что означало одно: он настроен серьезно отдать дочь в жрицы. Уступать в этот раз он не намеревался. А Хатшепсут еще никогда не проигрывала и тоже никогда не уступала, когда была права.

— У нее идет кровь! Как ты не понимаешь? Кро-овь, — помахал он рукой перед ее носом, будто она не слышала его. Такие случаи стали учащаться. Я сам видел при обвале ее приступ, царица. Она слишком плоха!.. Наша девочка умирает! — отчаянно бросил он в лицо фараона.

— Мы найдем другой способ… Без магии.

Сенмут взревел:

— Признай уже, наконец, что в ней есть магия, и что она выросла! Возможно, — Сенмут приставил палец к ее губам, не позволяя перебивать себя, — я еще не закончил, правительница! Возможно, тебе этого никогда не понять, но она уже давно не маленькая. Да, спорить о ее наивности не приходится, но у нее хорошее образование. И если бы ты проводила с ней чуть больше времени, ты бы знала, как много она преуспела во многих дисциплинах! Ей быть богиней!.. Иначе она просто умрёт.

Побледневшая женщина опустила взгляд в чашку с молоком. Ее глаза покраснели.

— Никогда. Не смей. Попрекать меня, — процедила она. — Тебе не понять, как тяжело быть на моем месте! Какой груз мне приходится нести. Я сожалею, сожалею, что не могу проводить с ней больше времени, однако…

— Долг, — закончил он с презрением, — слишком много чести… Твой долг забрал у нас второго ребенка. Твой долг забрал мать у Неферуре, твой долг…

— Достаточно, Сенмут, — резко перебила она и с болью посмотрела в его глаза, взяла за руку. — Я ведь пришла мириться. Я была неправа… местами…

Поверил ли он ей? Сенмут хмурился, и в его глазах явно обитало недоверие.

— Прости, просто… — продолжала она, формулируя мысль.

— Просто?

— Все навалилось. Сейчас сложные времена и верить нельзя почти никому.

— Жрецам можно.

— Я им не верю, — покачала головой Хатшепсут. Сенмут сжал ее руку.

— Они смогут ее научить. Сделают богиней, равной тебе.*

— Нет. Я доверяю только Сэ-Осирису и Гермионе.

— Но ты знаешь, что они бездействуют!

Фараон вздохнула и нежно прикоснулась к лицу любовника.

— Но они наши друзья. Сенмут, Сэ-Осирис доверяет тебе. Поговори с ним… прошу…

Сенмут посмотрел внимательно в ее блестящие карие глаза и кивнул. Сейчас ей была необходима его поддержка, поэтому он медленно наклонился и поцеловал ее в губы.

***

Ничего не предвещало беды в раннее солнечное утро. Разве что снова Гермиона услышала голодный вой. И доносилось это со стороны реки. Как же ей было жаль животных, страдающих от голода. Но она ничего не могла с этим сделать, а потому сильнее прижалась к Северусу и боднула его носиком.

Лучи солнца медленно подошли к ее стороне постели и заиграли золотом в ее волосах. Северус довольно улыбнулся. Наконец-то, нормальное супружеское утро! Он сладко потянулся, притягивая жену еще ближе. Гермиона снова почувствовала его возбуждение, и невольно улыбнулась, поймав его взгляд.

Перед тем, как его глаза стали темнеть от желания, в них мелькнуло что-то едва уловимое, отчего по телу Гермионы прошелся озноб. И не важно: прочитала ли она его мысли или догадалась — последствия ужасали.

Северус пролежал в коме почти три дня. Все это время он ничего не ел и не пил. В глазах Гермионы застыл вполне ожидаемый страх.

— Все будет хорошо, — успокоил ее Северус, кладя руку на её живот.— Маловероятно, хоть и возможно…

Ей хватало и этой малости, чтобы побледнеть и резко встать с ложа.

Противозачаточное зелье нужно было принимать каждый день. При этом действие сохранялось лишь на сутки, что никак не вписывалось во временные рамки комы. После сегодняшней ночи она вполне могла забеременеть.

Чувствуя затылком его озабоченный взгляд, она спросила по-английски:

— Что мы будем делать тогда?

Северус задумался и увидел только один верный исход:

— Сматываться в темпе вальса.

Гермиона замотала головой. И снова завела песнь о том, что было, пока в нем гостил Сет. Но Северус помнил ее рассказ про предсказания и грозящую смерть.

— Вот поэтому мы и будем сматываться.

— Нет, Северус. Нет. Подумай сам, разве я могу ошибаться в нумерологии? В зельях — возможно, но в нумерологии — ни-ко-гда, — прошептала она в отчаянии.

— Мы не сможем спастись, если умрет Неферуре, я рассчитала! Вне сомнения, что наступит тот день, когда она просто или захлебнется, или потеряет столько крови, что перестанет дышать. Мы должны ей помочь.