Тимони было о чем поразмыслить, потому он и старался не будить едва ли не выжившую из ума женщину. Это мир больше не виделся слишком чужим, пусть и пугающе отличался от Летинайта. Например, отпечатками прожитых годов, заставлявших так сморщиваться кожу местных жителей. Тимони долго гадал, почему же на Летинайте нет такого явления, но никакого ответа не нашлось. К тому же мешали воспоминания. Фразы и чувства, восставшие из прошлого картины и образы, приносили Тимони дискомфорт. Собственные поступки казались неправильными, а это ужасающе раздражало.

Спустя час Тимони осознал, что глубоко задумался и не заметил, когда старуха снова открыла глаза. Она же смотрела, не отрываясь, точно хотела что-то сказать, но не торопилась прерывать его размышления.

— Что тебе нужно? — спросил он, ощутив, как этот внимательный взгляд пробуждает в нем смятение.

— Подойди ближе, не хочу разбудить твоего друга, — шепнула старуха так тихо, что Тимони едва расслышал. Он колебался не более мгновения, и стоило сесть рядом с ней, как она заторопилась: — Я никому не говорила, отчего ушла с императорского двора… — старуха опустила веки, будто ей было больно смотреть. — Но знаю, что сегодня уйду в Извечное царство Андреас… Потому слушай, я расскажу то, о чём никому неизвестно. Император погубил не всю свою семью. У него есть сестра, он прятал ее от чужих глаз, но однажды она обманула конвой и выбежала в сад, где наткнулась на меня. Я сразу поняла, что она не в себе, ей казалось, что она не вышла из пятилетнего возраста, — старуха хмыкнула. — Тогда ей было около двадцати трех. Сестра Императора не сумасшедшая, она пророчица. Она рыдала у меня на коленях и умоляла идти к ее брату, чтобы рассказать, что она видела во сне. Мой час близок, и я хочу поделиться с тобой, что тогда узнала…

Старуха не лгала, и Тимони с трудом подавил неуместную улыбку — ее слова могли помочь в деле всей его жизни. В мести, которую он искал.

***

Восхитительное золотисто-розовое утро заглянуло в маленькие окошки хижины, осветив потухший за ночь очаг и неподвижную старуху перед ним. В лучах солнца золотистым облаком играла пыль, и казалось, даже предметы немного колеблются, словно устраиваясь поудобнее для ловли утреннего тепла. Только старая женщина не шевелилась, ресницы отбрасывали на ее щеки густую тень, черты лица разгладились. Сейчас она выглядела намного моложе своих лет.

Девушка вышла из комнаты за занавесью и замерла, глядя на нее. Потом медленно осела на пол, словно не веря своим глазам. Равнодушный солнечный свет все так же взбивал искрами пыль, все четче обозначая то, чему никак не хотелось верить.

***

Тимони и Марафел с интересом наблюдали, как готовят к погребению тело умершей. На Летинайте смерть после долгой жизни вовсе не страшна, ведь момент ее выбирается тем, кто хочет уйти. Почти невозможно не завершить все дела, которые начал — ведь тогда не станешь избирать смерть. Да, там выбирают и сам день, и даже час, и точно известно, что будет после — сад Рейниар и мелодичный, не обязательно печальный перезвон колокольчиков… Тех, кто ушел, отдают огню или воде.

В этом мире умерших отдавали земле. Огонь использовался для казней, наказания, люди считали, что тогда душа не найдет пути в чертог богини. Марафел никак не мог понять, отчего же традиции здесь так жестоки, зачем вообще существует казнь.

Казнь.

Более страшного слова Марафел еще никогда не слышал. Тимони же только усмехался в ответ.

— Тебе и не понять этого, я сам понимаю с трудом, малыш, а мне было открыто то, что для тебя непостижимо, — говорил ему Тимони.

Девушка намеренно не замечала своих гостей. Она переодела и умыла умершую, обернула ее в небеленое полотно, отчего тело старухи стало похоже на большую нелепую куклу. Добавляло сходства простое деревянное ожерелье, которое теперь было надето поверх полотна.

Марафел хотел уже спросить, зачем это нужно, но Тимони поймал его за руку и прошипел:

— Ты действительно хочешь, чтобы все здешние жители поняли, что ты не знаешь основ их веры? Неужели ты уже забыл, что бывает с теми, кто не по нраву служителям их идола?

— Служителям идола? Что такое идол? — Марафел был удивлен непонятными словами Тимони еще сильней, чем обрядом.

— Идол — их богиня, — пояснил Тимони. — Удивляешься, где я услышал это слово? Не знаю точно, — вдруг глаза его потускнели, он опустил голову. — Трудно понять, слишком многое я узнал за единое мгновение, знания укладываются в систему, но так медленно! Я уже не могу отделить себя от них, кажется, они стали моей частью, но едва я задумаюсь, как понимаю, что они мне чужды.

— Ты забываешь наш мир, потому что здесь твоей душе легче найти покой, — вдруг сорвалось у Марафела. Тимони удивленно взглянул на него, потом грустно усмехнулся:

— Ах, малыш, иногда ты очень верно замечаешь.

Пока они говорили, девушка села посреди комнаты, солнечный луч засверкал в ее волосах. Она подняла голову к потолку и заговорила, голос звучал глухо, оттого что по щекам струились слезы:

— О Андреас Сильная, Милосердная и Прекрасная! В чертог твой поднимается душа матери моей, прими ее и утешь. Ты дала ей долгую жизнь, полную событий и знаний, теперь же позвала за грань. Пусть полотно легким облаком укроет от глаз наших ее черты, пусть дерево не позволит утонуть ей среди рек небесных. Андреас Всеведущая, протяни рабыне твоей милостивую руку, чтобы шла она за тобой по облакам снов и надежд.

Марафел внимательно слушал слова, не совсем понимая, зачем все это, если богиня действительно милостивая, всеведущая, прекрасная. Зато ему стало ясно зачем нужны деревянные бусы и полотно. Тимони же заблудился в своих мыслях, и в улыбке его не было ни капли добра.

***

Казалось, это утро будет тянуться бесконечно. Девушка позвала людей из деревни, и они понесли тело старухи туда, где обычно находили последнее пристанище все жители. Кое-кто из пришедших плакал, но беззвучно, словно стыдясь проявления чувств. Тимони и Марафела увлекли за собой.

— Вы — последние, кто видел ее живой. Думаю, раз она так разговорилась с вами вчера, ей бы хотелось, чтобы вы здесь присутствовали, — пояснила девушка, прежде чем отойти к другим.

И действительно Тимони не только видел, как старуха вздохнула последний раз, в тот момент он держал ее за руку, прислушиваясь к последним слабым словам:

— И тогда все здесь обретут счастье. А ты… Ты можешь помочь этому…

Старуха ничего не говорила о том, кто должен присутствовать на последнем для нее обряде. Это ее не волновало — умирающие всегда знают, что самое важное осталось в жизни, а не ждет их после смерти.

***

Солнце потихоньку начинало припекать, а тело уже опускали в глубокую яму, выкопанную задолго до того, как та действительно понадобилась. Все жители деревни подходили к осиротевшей и тихонько обнимали ее за плечи, сочувствуя. Марафел тоже подошел к ней, а обняв, сказал:

— Рано или поздно мы все теряем тех, кого любим больше всего на свете. Хотелось бы, чтобы никогда и никто не испытывал такой боли, но… Наверное, этот мир так несовершенен, что всем нам здесь приходится страдать.

— Этот мир? — чуть слышно переспросила она. — Разве есть другие?

— Этот — не единственный и не самый прекрасный, — Марафел отступил на шаг, заметил блики солнца в ее глазах и удивление, а потом отвернулся.

Наконец они покинули свежий холмик земли, усыпанный мелкими белыми лепестками — последнее пристанище, как его назвал Тимони. Уже когда они подходили к домику, девушка прошептала:

— Не знаю ваших имен, а вы — не знаете моего. Это нужно исправить, теперь мы связаны смертью, а это довольно надежные узы.

— Я Тимони, а это Марафел.

— Айкен, — она помолчала немного, а потом вдруг произнесла: — Я знаю, куда вы собираетесь. Мне нельзя тут оставаться, возьмите меня с собой, я не помешаю вам!

— Возможно, — кивнул Тимони. — Но сегодня уже поздно куда-нибудь собираться.

Он направился к центру деревни, не объяснив, что ему там потребовалось. Марафел вздохнул.