— Айкен, тебе очень тяжело? — спросил он чуть позже.
— И да, и нет, — она присела под раскидистой яблоней и похлопала ладонью по траве рядом. Марафел принял приглашение. — Я же знала, что когда-нибудь это случится. Она умела убеждать и научила меня не плакать о том, что может произойти, что неизбежно. Никто, кроме нее, не мог бы заставить меня в это поверить. Моя мать умерла в тот день, когда я появилась на свет. У меня была только она, самый дорогой человек для меня. А ты… тоже кого-то потерял?
— Да. Свою любовь, — Марафел отвернулся. Напротив него, по другую сторону дорожки, цвел кустарник, мелкие белые лепестки которого снегом улеглись на могиле старухи. — Она погибла, так и не узнав, что я люблю ее. Но… Иногда мне кажется, что она жива, просто уехала так далеко, что я не могу ее догнать.
— Все мы когда-нибудь встретимся в чертогах богини, — рассудительно произнесла Айкен, но Марафел только покачал головой, хотя и не сказал, что богиня вряд ли открыла чертоги для тех, кто пришел из другого мира.
Налетел ветер, закружив белые лепестки, дохнул в лицо Марафелу и Айкен терпким ароматом. Солнечный свет падал яркими пятнами на зеленую траву, тени соревновались в быстроте между собой. Айкен закрыла глаза, подняв лицо к солнцу и обняв саму себя за плечи. В этот миг она казалась прекрасной, волосы встрепанной волной окутывали плечи, солнечные лучи увязали в их темной переливчатой глубине, худое лицо с тонкими чертами было бледным, словно резец скульптора легонько касался светлого мрамора, тонкие запястья, аккуратные кисти, длинные пальцы — все напоминало Марафелу скульптуры, которые так любили на Летинайте. Было в Айкен нечто эльфийское… и нечто настолько печальное, что никто не остался бы равнодушным.
Он вздохнул еще раз и притянул Айкен к себе, стараясь защитить от того, что сам испытал не так давно. Свежие воспоминания о пережитой боли всколыхнулись в глубинах памяти. Марафел вдруг понял, что ему не хватало такого вот теплого объятия, чьего-то сочувствия, поэтому он стремился отогреть в своих руках душу Айкен, которая благодарно принимала тепло.
***
Вечером Тимони был молчалив и мрачен, поэтому Айкен не решилась снова заговорить о своей просьбе. Марафел посоветовал ей потихоньку собрать необходимые вещи, а утром уже сообщить о своем намерении так, будто это не подлежит обсуждению. Он не мог и подумать, что в случае отказа Тимони может сделать беззащитной девушке что-нибудь плохое.
Огонь в камине горел жарко, разгоняя вечерние мороки и туман. Айкен собрала вещи и теперь спокойно готовила ужин, рассудив, что сегодня больше не о чем волноваться. Марафел помогал ей, иногда поглядывая на Тимони. Чем темнее становилось за окном, тем мрачней казалось ему его лицо, но спросить, что же тревожит, Марафел не решился, не стала узнавать и Айкен.
Чтобы скоротать время, Марафел решил поговорить с ней о мире, в котором она прожила всю свою жизнь. Правда он не знал, с чего бы начать, а потому сказал первое, что пришло в голову:
— Айкен, а почему тебе нельзя остаться здесь?
— Это трудно объяснить, — она мгновение помолчала, потом добавила: — Они все равно считают меня чужой, потому что бабушка пришла из столицы. От императора. Они жалели ее, считали сумасшедшей всю ее жизнь. Но я… меня называли неправедным ребенком, потому что на дочери сумасшедшей женился нормальный человек. Отец умер пять лет назад, на охоте, но бабушка всегда считала, что мы просто не знаем всего, она думала, что это был чей-то злой умысел. Пока она была жива — меня жалели, теперь не станут, мне нельзя здесь задерживаться, меня могут обвинить в чем угодно, изгнать, сжечь…
— Но ведь они не звери, они обычные люди?! — изумление в голосе Марафела вызвало у Айкен улыбку, горькую и печальную.
— Да. И меня считают необычной. Поэтому хотят обезопасить себя, уничтожить то, что кажется им опасным.
— Опасным? Но ты… — Марафел не договорил. Внезапно он вспомнил, как разъяренная толпа кинулась на Лайли и Каталин. Люди действительно боялись, поэтому старались броситься все вместе — ведь тогда у них появлялось преимущество, которое помогало отринуть страх.
— Тебя могут назвать ведьмой, — в тоне Тимони скользнула заинтересованность. Айкен смело встретила его взгляд.
— А ты стал бы против меня свидетельствовать? — снова усмехнулась она. — Обвинить кого-то в колдовстве легко, главное, чтобы этого человека не любили. Меня же здесь не любят.
— Тогда тебе действительно стоит отправиться с нами, — задумчиво произнес Марафел.
— Хорошо, думаю, ты можешь отправиться с нами, — кивнул Тимони. — Хочу еще поговорить с тобой о том, что у вас называют колдовством. Ведь ты можешь мне помочь?
— В меру собственных знаний, — кивнула Айкен. — У меня нет ни тинга, чтобы заплатить вам, поэтому я расплачусь информацией.
Но Тимони уже не слушал ее. Для него это уже не имело значения. Марафел пожал плечами, он до сих пор до конца не понимал значения всех слов, связанных с тингами, потому решил, что Айкен решила ехать с ними не по необходимости. Он принял ее как нового друга.
Раздумывать над всевозможными нравами и обычаями этого мира у Марафела пока что не было времени, слишком часто в памяти всплывали призраки прошлого, такого теперь далекого, недостижимого. Прошлого, где были живы Лайли и Каталин…
Марафел много раз обращался к поискам возможности все вернуть, вычеркнуть из жизни страшные страницы и больше никогда не возвращаться в этот кошмар.
***
За ужином Тимони снова завел разговор о колдовстве. Так он узнал, что чаще всего ведьмами оказывались красивые девушки или таинственные мужчины. И пусть они не вершили обрядов и не читали заклинаний, костры сжигали их одинаково хорошо. Только изредка через деревню проносились слуги Императора, они везли в железной клетке колдуна, везли ко двору, чтобы уничтожить там. Айкен не могла с уверенностью сказать, почему не всех колдунов постигала эта участь, но она считала, что опасными, действительно колдовскими силами обладали именно те, за кем посылал Император.
Тимони выслушал ее спокойно и не перебивая, а потом сообщил:
— Что ж, ты не ошибаешься. Настоящими колдунами интересовался именно Император, а просто неугодных пожирали костры. Более того, твоя бабушка знала, зачем Императору люди, владеющие магическими силами. Но вот что интересно, женщин Император приказывал уничтожать на месте. Ладно, в этом случае я вполне понимаю, что происходит в вашем мире… — он замолчал, глядя на огонь свечи, дрожащее пламя которой едва разгоняло тьму, сгустившуюся в комнате.
— Почему? — Марафел вздохнул. — Почему же здесь так… — он не смог подобрать слов.
Айкен опустила голову, будто это именно она виновата в том, что творится в мире.
— Малыш, — голос Тимони прозвучал устало и мягко. — Я уже говорил, тебе этого не понять. Здесь все не так, совсем не похоже на тот мир, к которому ты привык. Очень жаль, но теперь твоя жизнь изменилась необратимо. Я кое-что понял о тебе.
Марафел промолчал, вдруг вспомнив, как чудесен был мир, в котором ему суждено было родиться. Жаль, но, кажется, он больше никогда не вернется туда, потому что Тимони ведет странную игру, из которой может не найтись выхода.
— Эй, о чем ты? — Айкен вздохнула. — Никак не могу понять, откуда вы взялись здесь. Почему вы говорите так, словно кроме этого мира есть какой-то другой. Что вы имеете в виду? Чертоги богини? Но оттуда никто никогда не приходил! Почему ты, Марафел, сказал, что этот мир не единственный?
— Потому что он по глупости сказал тебе правду, — прервал ее Тимони, теперь от мягкости не осталось и следа. — Тебе трудно будет это осознать, полагаю. Но… Раз уж тебе так хочется знать, пожалуйста! Кроме вашего мира существуют другие. Например, наш, откуда мы пришли, чтобы забрать то, что принадлежит нам, но, видимо, спрятано здесь. Трудно? — он увидел непонимание в глазах Айкен. — Да, трудно, нам тоже было трудно, ну да ничего. Ты справишься, только не говори никому другому об этом, иначе ты сгоришь на костре, как и наши спутницы.
