На следующий день я встретился с заместителем председателя Киевского облисполкома Юрием Каплиным. Вопрос я задал всего один, но он для чернобыльцев самый главный.
– Что будет с поселками и деревнями, что будет с колхозами, совхозами и коллективами промышленных предприятий, эвакуированными из тридцатикилометровой зоны?
– Стратегия решения этого вопроса такова, – ответил Юрий Петрович. – Мы делаем все возможное, чтобы сохранить трудовые коллективы. Если, скажем, эвакуируется колхоз «Первомайский» и размещается на землях колхоза «Октябрьский», то это означает, что колхозу нарезаются новые угодья, что он будет иметь свое правление, свой инвентарь и непременно сохранит свои бригады и звенья.
Если эвакуируются лесхозы, то в безопасном районе им выделяются необходимые для нормальной деятельности участки. То же и с промышленными предприятиями: мы находим сходные по выпускаемым изделиям заводы и размещаем на их территории эвакуированные. Все это, разумеется, на то время, пока зараженную зону не приведут в порядок. А работы идут интенсивно. В ближайшее время будет заселено несколько десятков поселков, откуда временно эвакуировали население, угроза миновала, проведена дезактивация, и жить там можно, не опасаясь за здоровье.
– Несколько десятков погоду не делают, – заметил я. – Ведь эвакуированы десятки тысяч человек. Где будут жить чернобыльцы?
– Могу назвать точную цифру: эвакуировано 89 460 человек. О них мы тоже позаботились. Уже сейчас семь с половиной тысяч квартир выделено в Киеве и пятьсот в Чернигове. Десять тысяч мест нашли в общежитиях. Еще один источник жилья – пустующие дома, которые принадлежат частным лицам, живущим в городских квартирах. Мы выкупили эти дома и безвозмездно передали эвакуированным из Чернобыльской зоны.
Кроме того, к первому октября будет построено семь тысяч домов усадебного типа. Эти поселки будут строиться со всеми удобствами, в том числе с больницами, школами, детскими садами и домами культуры. Все области Украины включились в это благородное дело. Принцип работы такой: каждая область присылает в отведенное место свою технику, материалы, людей и сдает поселок под ключ. Киевская область не очень большая, но под эти городки и села мы нашли такие земли, которые будут по душе «полещукам» – так у нас называют людей из эвакуированных районов. Там много лесов и все усадьбы жмутся к этим лесам.
– И какое у этих поселков будущее? Ведь рано или поздно люди вернутся в свои родные дома.
– Освобождающееся жилье отдадим молодым. Думаю, это будет хорошим стимулом для выпускников вузов, техникумов и ПТУ, которые зачастую не едут на село из-за отсутствия полноценного жилья и того, что мы называем соцкультбытом. Что касается работников АЭС, то для них строится городок в Страхолесье – есть такое живописное местечко на берегу Киевского водохранилища.
– Планы, что и говорить, грандиозные, – не без доли скептицизма заметил я. – Но реальны ли они? Не получится ли так, как в хорошо известной пословице: гладко было на бумаге, если б только не овраги, а по ним ходить?
– А вы приезжайте месяца через три-четыре, – приглашающе улыбнулся Юрий Петрович, – и все увидите своими глазами. Думаю, что на овраги мне ссылаться не придется. По рукам?
– По рукам, – несколько легкомысленно согласился я, не отдавая себе отчета в том, что второй раз попасть в Чернобыль будет куда труднее.
Четыре месяца я не был в этих местах, а когда вспомнил об обещании приехать снова, на дыбы встали врачи. Дело в том, что все возвращающиеся из Чернобыля проходили углубленное медицинское обследование, не миновал этой участи и я. Как оказалось, рентген я получил немало, но до критической отметки, когда в Чернобыль уже не пускают, оставался небольшой зазор. Но стоило мне заявить о желании отправиться в те края снова, как врачи совершенно логично заявили:
– Зазор у вас, конечно, есть. Но откуда вы знаете, сколько получите на этот раз? Если схватите столько, сколько уже имеете, то последствия могут быть самыми серьезными.
Я пообещал быть осторожным, не геройствовать и без нужды на рожон не лезть. С тем меня и отпустили.
И вот я снова мчусь по хорошо знакомой дороге. Если в мае, подъезжая к Чернобылю и особенно Припяти, я волновался из-за того, смогу ли работать, не поглядывая поминутно на дозиметр, то теперь волнение было совсем другого рода: что я увижу, что сделано за сто двадцать дней и ночей, встречусь ли со старыми друзьями? С друзьями встретиться, к сожалению, не удалось, сделав свое дело, они разъехались по домам, а им на смену пришли другие, не менее мужественные люди.
Никогда не забыть, как яростно и азартно работали шахтеры, монтажники и бетонщики, сооружавшие фундамент для саркофага. Мы тогда думали, что саркофаг – это своеобразный колпак, который накроет все здание четвертого блока. Когда я сказал об этом заместителю начальника управления строительства № 605 Виктору Хапренко, тот откровенно рассмеялся.
– Какой там колпак?! Обыкновенная лестница с двенадцатиметровыми ступенями. Впрочем, правильно надо говорить не лестница, а каскад.
– Как это – лестница? – не понял я. – И зачем такие ступени? Кто по ним будет ходить?
– Ну, это же так просто, – схватил карандаш Виктор Никитович. Потом передумал, отшвырнул его в сторону и решительно встал из-за стола. – Поехали. На месте будет виднее.
Автобус не спеша катил по ровной, широкой дороге. Время от времени он притормаживал и брал попутчиков. И это на той дороге, по которой совсем недавно мы летали пулей, чтобы быстрее проскочить опасную зону! Но больше всего меня поразило то, что с нами не было дозиметристов.
– А зачем они нужны? – спокойно отреагировал на мое замечание шофер. – Фон вполне приемлемый, опасных зон практически нет, так что ездим и даже ходим без особой опаски за здоровье.
Вот и труба, возвышающаяся над аварийным блоком. Сейчас покажутся развалины с зияющим кратером реактора.
– Стоп! А где же развалины? – воскликнул я.
– Никаких развалин здесь нет и в помине. И вообще о чем это вы, о каких развалинах? – явно подшучивая надо мной, улыбнулся Виктор Никитович.
Мы выпрыгнули из автобуса и подошли – тут я, хотите верьте, хотите не верьте, прямо-таки остолбенел – к зданию четвертого блока. Тому самому зданию, на крыше которого во время пожара гибли люди, и около которого нельзя было находиться дольше одной минуты. Виктор Никитович здоровался с людьми, о чем-то расспрашивал, а те спокойно, не оглядываясь по сторонам, отвечали. А потом он задал вопрос, от которого я онемел:
– Не хотите ли подняться в это здание?
– В это? – придя в себя, выдавил я. – Неужели я похож на сумасшедшего? Ведь это четвертый блок, там же тысячи рентген!
– Ну, как знаете, – лукаво прищурился Виктор Никитович. – А то ведь сверху саркофаг как на ладони. Картина, я вам скажу, потрясающая. Но до смотрового окна триста двадцать пять ступенек. И без отдыха! Никаких тысяч рентген там давно нет, но кое-какой фон все же сохранился, так что задерживаться не рекомендуется.
– Вам бы дипломатом быть, – проворчал я, на всякий случай убирая под рубашку фотоаппарат.
– Это еще почему? – всплеснул он руками.
– Уговаривать умеете. Да с таким подходцем, что отказать просто невозможно.
Сперва я ступени считал, но в конце первой сотни сбился. В середине второй пришло второе дыхание, и до меня наконец дошло, где я нахожусь. Сказал бы кто-нибудь в мае, что в сентябре я буду ходить внутри четвертого блока, ни за что бы не поверил, а этого провидца счел бы сумасшедшим. Я же помню, как на облицованном свинцом вертолете мы пролетали в тридцати метрах от здания, и вертолет так простреливало, что зашкаливало дозиметры. А сейчас мы деловито пыхтим на лестнице, и не снаружи, а внутри блока, и единственная наша забота не потерять ритм и не сбить дыхание.
– За этой стеной – реактор, – остановился Виктор Никитович. – Там действительно тысячи рентген, а здесь, вот, смотрите, дозиметристы написали мелом, сколько здесь рентген.
