– Дамы и господа, – взял он слово, – Куприн в письме к Ф.Д. Батюшкову… Ф и Д сами расшифруете, – имя с отчеством напрочь вылетели из гусарской головы, – написал, а тот опубликовал: «Можно печатно иносказательно обругать царя и даже Бога, но попробуй-ка еврея! Ого-го! Какой визг поднимется среди этих фармацевтов, зубных врачей, докторов и особенно среди русских писателей еврейского происхождения». – « Интересно, тот еврей, с коим великий скульптор Рахманинов в театре сидел, каким промыслом занимается?»

– Они кругом. Повылазили из черты осёдласти – аки раки из-под коряги…И, не приведи Господь, ежели заползут во власть, – перебил его мысли отец.

– Сударь, вашего Сабанеева евреи не трогают, а Гоголь или этот… Куприн.., своим творчеством сами за себя постоят.

– Дамы и господа, приглашаю полюбоваться моей оранжереей в зимнем саду, – видя, что разговор начинает приобретать нежелательный характер, предложила гостям Мария Новосильцева.

Как-то так получилось, что когда, оглядев оранжерею, все ушли в столовую продолжить, или, вернее, начать по-новому трапезу, Аким с Натали остались вдвоём на садовой деревянной скамье.

– Мне ночью снилась божья коровка на ромашке, – сделал попытку вызвать её на разговор Аким.

Но она промолчала, задумчиво разглядывая неизвестный ему цветок.

– А потом снилась ты и твои глаза, напоминающие листопад золотой осени, – взял её ладонь и поднёс к губам.

– Я давно догадывалась, что в душе ты – поэт, – мягко отняла свою руку. – Сочини сонет и назови его «Не судьба».

– Как я ненавижу эти горьких два слова… – вновь попытался взять её за руку, но она не позволила и поднялась со скамьи.

– Пора идти, а то нас спохватятся, – оправила платье.

– Я не сумею, а какой-то поэт написал: «Любовь пролетела как ветерок, легко коснувшись лица, и исчезла, оставив ощущение приятной мимолётности».

25 августа, в канун Бородинской битвы, прибывшие на юбилейные торжества военные части построились у батареи Раевского.

Гремя медью, буйно ликовали полковые оркестры.

И под музыку разудалых военных маршей, стоящий в строю Аким подумал, что ровно сто лет назад на этом поле сражался и был ранен его прадед, которого никогда не видел, но остро чувствовал сейчас его присутствие.

«Связь времён не может разорваться, потому что мы не Иваны, непомнящие родства. Я уверен – те, кто бился на этом поле, тоже смотрят на нас сверху.., – глянул в синее небо с редкими облаками. – И мой прадед видит меня», – вытянулся во фрунт и отдал честь.

– Капитан Рубанов, кому это вы козыряете? – удивился полковник Ряснянский.

– Своему прадеду, – серьёзно ответил Аким.

Полковник не удивился, и даже стёр набежавшую слезу:

– Мой дед сложил тут голову, – вытянувшись во фрунт, приложил ладонь к виску, глянув в бездонность неба. – Они смотрят на нас и радуются, что мы – воины, и если понадобится, умрём за Россию.

Получивший несколько дней назад, как и Рубанов, следующий чин, штабс-капитан Ляховский не чувствовал метафизической глубины момента и улыбался, с иронией глядя на старших товарищей.

Максим Акимович, стоя в кругу генералов и высших чиновников различных гражданских ведомств у могилы Багратиона, словно прочёл мысли старшего сына и тоже вспомнил деда, раненого может быть на этом клочке земли, где он сейчас стоит.

Под колокольный звон Спасо-Бородинского собора, возведённого в память о погибшем муже вдовой генерала Тучкова, на автомобилях прибыла семья императора.

Торжественно встреченная духовенством во главе с митрополитом Владимиром, венценосная семья прошла в собор и, отстояв короткую службу, направилась на Бородинское поле.

У батареи Раевского император сел на приготовленного коня, а дочери с сыном и женой разместились в экипажах, и начался объезд войск.

После объезда, в полдень, к Бородинскому полю прибыл растянувший-

ся на четыре версты крестный ход, шедший из Смоленска с чудотворной ико-

ной Смоленской Божьей Матери, которой благословляли войска сто лет на-

зад перед сражением.

«Как всё связано единой исторической нитью», – думал Аким, сняв гренадёрку и осеняя себя крестным знамением.

В день Бородина 26 августа, на поле раздались раскаты пушечных выстрелов, известив войска и народ о продолжении юбилейных торжеств.

После литургии в храме Тучковского монастыря, крестный ход направился к могилам героев Бородинского сражения.

На следующий день торжества переместились в Москву.

С раннего утра народ собрался возле Кремля.

Под колокольный звон царская семья вышла на Красное крыльцо у Соборной площади и, склонившись перед замершим народом, направилась затем в Успенский собор, где отстояла молебен с коленопреклонением перед обожжёнными и прострелянными боевыми знамёнами минувшего века.

«А свершится ли в моё царствование такое событие, чтоб им гордились и помнили через сто лет? – молился перед пробитыми пулями штандартами Николай. – Пока лишь произошла бесславная русско-японская война», – через несколько дней увёз уставшую от торжеств семью на отдых в Беловежье.

– Аликс, всё-таки славно отдыхать с минимальным количеством свиты и слуг, – наслаждался осенью и устроенными вакациями Николай.

Его жена, сидя на деревянной скамье, любовалась жёлто-красными деревьями и усыпанными листвой дорожками.

– Ники, а какой здесь воздух, – глубоко вздохнула и закашляла. – Подержи, пожалуйста, зонтик, – рассмеялась, и, достав платочек, промокнула глаза.

– Аликс! Как ты красива. Я говорил, что люблю тебя?! – взяв у жены платочек, нежно вытер её глаза и поцеловал в губы.

– Что ты делаешь? Увидят, – всполошилась императрица. – Кругом люди. А насчёт любви – впервые слышу, – отняв у супруга зонтик, побаловалась им, несколько раз закрыв и раскрыв. – Ну, говорил несколько раз, что вроде бы нравлюсь, – с трудом сдержала смех, встретившись взглядом с укоризненными глазами супруга. – Да дети увидят, – постучала кулачком по мужскому плечу и уронила зонтик, расслабившись, и с жаром ответив на поцелуй. – Всё-всё-всё, – счастливым голосом отвергла дальнейшие гусарские порывы. – Девочки могут увидеть. Учу их нравственности, а сама окажу дурной пример.

– С мужем – можно, – блаженно жмурился от осеннего солнышка, и особенно от близости жены, Николай. – Это вот, ежели, с Рубановым, к примеру, такую картину дочери увидят, – дурачась, надул щёки, представив адюльтер.

Неожиданно они задохнулись от смеха, всё никак не умея остановиться.

– Ох, Ники. Ну и шутник ты, – вытерла глаза платочком. – А как было бы славно, коли ты был бы простым полковником. Все завидуют нам, а я завидую обыкновенным людям с их тихими семейными радостями и неприхотливой жизнью, над которой не властвуют протокол и дворцовые традиции. Пойдём в дом. А то что-то не к добру смеёмся…

С утра следующего дня приглашённые на охоту счастливчики собрались на лужайке перед дворцом и ждали выхода венценосной четы.

– Ники, я бы лучше отправилась с детьми на речку, покататься на лодке, – шепнула супругу Александра Фёдоровна, стоя рядом с ним у экипажа. – Что-то сегодня у меня нет охотничьего настроя, и вообще плохое предчувствие.

– Значит, будешь постоянно мазать. Но я выручу тебя и подниму твой авторитет. Сразив зубра, всем скажу, что это твоя заслуга.

Охотничий день традиционно закончился показом трофеев на лужайке перед дворцом.

Согласно ритуалу, старший егерь, под звуки фанфар, подал императору ведомость о результатах сегодняшней охоты.

За ужином шло бурное обсуждение удачных выстрелов и досадных промахов от заоравшего под руку кузнечика, или не вовремя заголосившей над головой сороки, а барона Фредерикса и вовсе подтолкнула лягушка. Единственно, кого за время охоты он убил. И то прикладом.