— Ответ ты знаешь, — всё так же мягко отзывается тот без тени улыбки. — Тяжёлое время. Мой враг поднимается из Бездны. Грядёт тьма. Только свет способен развеять её. Свет ваших сердец.

— Что я должен делать, мой Бог?

— Слушать. Исполнять. Стать моими устами. Донести волю мою. Империя должна знать. Должна быть готова. Сразиться с врагом.

— Я сделаю это, призову всех и каждого. Да совершится Священный Поход во славу Твою! — глаза Аврентия блестели, однако в голосе его не слышалось и тени подобострастия. Священнослужителем владели чувства восхищения, уважения, гордости, но не раболепия.

— Всех. Каждого, — повторил Светлый Бог. — Каждого селянина, что просил меня о милости. Каждого рыцаря, что клялся именем моим. Призвать на бой ты должен. Сразиться и сразить.

— Я сделаю это.

— Не подведи. А каждый, кто отступит. Каждый, кто забудет о верности своей. Пусть будет предан каре, — голос Каинен не изменился, но ярко блеснули глаза, и возник в руке меч из тинтэрэ. — Мой клинок. Покажет верный путь.

И Меч-Сполох, повинуясь движению кисти Бога, указал на оконные витражи, изображающие дневной солнечный цикл, остриё его проследовало от заката к восходу и замерло.

— Враг. На востоке. Руины Мершвельда. Вулканические пустоши. Хиар — врата в Бездну.

— Он будет уничтожен, мой Бог. Любой ценой, — поклялся Аврентий со спокойной непоколебимой уверенностью.

Светлый Бог коснулся дланью своей лика жреца, мягким почти неуловимым движением прикрыв тому веки, когда же Аврентий открыл глаза, Каинен уже исчез и потухли алмазы в глазах статуи. Аврентий поднялся с колен, размял шею и, отвернувшись от мраморного исполина, последовал к выходу. Верховный жрец намеревался воспользоваться священным правом — появляться в покоях императора в любое время дня и ночи.

Почти достигнув дверей, он остановился, что-то услышав. Раздались шорох и тихий стук, резко обернувшись, Аврентий увидел, как качнулась красная занавесь, закрывающая Круг Фаанэ. Откинув ткань, вступил на каменные плиты высокий человек со светлой бородой и посохом в руках. У шетума не было времени на раздумья, чужак нарушивший закон храма подлежал уничтожению.

Аврентий вскинул руку, мигнули светом алмазы в медальонах, и с кончиков пальцев сорвался солнечный луч, прямой и беспощадный. Острым клинком, разрезая пространство, устремился он к незваному гостю, но тот подставил под удар руку в широком цвета индиго рукаве. Луч, достигнув цели, развеялся крупицами Ivey, а пришелец резко выпростал посох. Шетум не понял, что произошло, просто в следующий миг пол и потолок поменялись местами. Сметённый потоком воздуха жрец кубарем прокатился по полу, и безвольно растянулся у мраморных стоп статуи Светлого Бога. А неизвестный уже стоял, возвышаясь над ним, и посох украшенный керановым дракончиком с ощерившейся пастью, целил Аврентию прямо в лицо.

«Позор! — подумал он. — Какой позор! Повержен каким-то норинцем в святая святых пред ликом Бога!»

Однако вторженец вовсе не спешил его добивать, вместо этого осклабившись в жутковатой улыбке, он протянул шетуму другой конец посоха. Ничего непонимающий жрец всё-таки взялся за него и с помощью чужака поднялся. И лишь только сейчас взглянув тому в лицо, узнал норинца.

— Джайхэт Вейн?!

— Прошу прощения, шетум. У меня дело крайней государственной важности, а в городе кроме, как в этом храме нет более Кругов.

— Проклятая Тьма! Пойдёмте…

Следующие слова они невольным образом произнесли вместе:

— Император должен узнать истину!

Наэмир Драконьей Стражи Пьер де Блейн недавно отпраздновал тридцатилетие. Ровно половину своей жизни он провёл в гвардии. Сначала как рядовой боец, потом как один из десятников. Невысокий, но плечистый и крепко сложенный, он был воином до мозга костей и, выпуская оружие из рук, чувствовал будто лишился конечности. Вместе с тем врождённые дерзость и прямота не раз оказывали ему дурную услугу. Так прежний наэмир, разгневавшись на неумение Пьера держать язык за зубами, пообещал ему, что выше десятника тот никогда не поднимется. Однако судьба распорядилась иначе, вмешавшись в жизнь де Блейна в лице Эжена, бывшего тогда одним из советников Высокого Дома и любимцем старика Жерара. Пьер быстро сошёлся с Вьюрком благодаря общности возраста и взглядов. При помощи де Ителя он сначала взлетел до сотника, а потом, минуя остальных соискателей, занял освободившееся место ушедшего в отставку предшественника. Для него это назначение было вдвойне почётно, так как возвращало роду прежнее достоинство, утраченное, когда его предок наэмир Морис де Блейн покончил с собой после поражения на турнире Единства.

Пьер не забыл оказанной милости, и гвардия при нём стала послушным инструментом в руках Эжена. Близящаяся смерть Жерара де Онира грозила стране кровавым переделом власти, и наследнику нужны были верные люди в столице.

Против де Ителя выступали шестеро из семи постоянных заседателей Высокого Дома. Могущественные, богатые, жадные до власти. Казалось, заговорщики сильны и опасны. Однако в дни последовавшей за кончиной старого князя неразберихи де Блейн сумел захватить под стражу их всех. Даже удивительно, как просто удалась ему уловка с подставным письмом, поставившая точку на интригах хитроумца Жоржа де Клеви. Впрочем, с остальными получилось ещё легче: Драконьим Стражам даже не пришлось обагрить клинки.

В течении суток все явные враги были обезврежены, а тайные предпочли уступить и затаиться. Пьер по праву мог гордиться собой и своими людьми. После победы ему оставалось лишь обеспечить в столице порядок в преддверии возвращения Эжена. Страна Лазурного Дракона стояла перед чертой великих перемен, и наэмир Драконьей Стражи ощущал это сильнее прочих.

Третьего числа первой декады месяца Аметиса в Эн`Хаир выпал первый снег, лёгкий и быстро тающий, но тем не менее воспринятый, как символ. Ведь именно в этот день в столицу въехал Вьюрок.

Пьер руководил торжественной встречей. Драконья Стража расположилась на ступенях и балконах Высокого Дома, а также по обе стороны главной улицы Иаэт. На воинах были чешуйчатые доспехи из благородного цэттина, частично покрытые лазурной эмалью. Головы венчали круглые шлемы без забрала, но с жёстким гребнем и прикрывающей нос стрелкой. В руках же гвардейцы сжимали знаменитые дорнэши — милленские драконьи глефы. Обучаться владению этим оружием Стражи начинали с самого детства, и достигали такого совершенства, что могли в одиночку противостоять нескольким противникам единовременно.

Эжен ехал впереди колонны верхом на белоснежном мерине. Перед народом он предстал в императорском алом эдеше, отороченном роианским соболем. Распущенные тёмно-рыжие волосы Вьюрка развевались на ветру, а снежинки оседали на них, придавая образу де Ителя поэтичности. Под ноги Эжену летели цветы, собранные в последние дни осени, он улыбался и приветственно помахивал рукой с церемониальным шёлковым платком. Его приветствовали криками, каждый на свой лад, и в общем шуме трудно было различить отдельные слова.

Гвардейцы единодушно вскинули и прокрутили в руках дорнэши. Пьер махнул рукой и несколько сотен глоток в один миг исторгли трёхкратный клич:

— Славься! Славься! Славься!

Под громкий перестук барабанов процессия дошла до ступеней Высокого Дома — огромной башни, сложенной из рыжего кирпича, и увенчанной статуей расправившего крылья лазурного дракона. Эжен спешился и, постукивая каблуками по вымощенной камнем дороге, направился к главному входу. Стражи по знаку наэмира опустились на одно колено, сам же он преклонился последним.

— Энкеро, — почтительно проговорил де Блейн.

— Встань, Пьер, отныне тебе даровано право не преклонять колен! — ответил де Итель и чуть подумав, добавил: — Всем вам! Гвардия должна стоять, чтобы быть сильной, как и страна, которую мы освободим от гнёта предрассудков!

— Да здравствует Эжен Справедливый! — закричал кто-то в толпе, его тут же поддержали, именуя де Ителя мудрым, прозорливым и даже прекрасным.