Но вовсе не радость была ему ответом. Горячие истовые призывы не нашли отклика в чёрствых сердцах. Всего несколько часов назад эти люди жили привычным воинским бытом: подсчитывали цэты и юцы месячного жалованья, ругали поваров, скупившихся на мясо, мечтали о городе с его кабаками, лавками и балаганами. Никто из них не хотел, да и не был готов биться с неизведанным. И только лишь смятение, досаду и страх видел в их лицах опальный фаир Меалон.

На душе у рыцаря стало гадко. На что он рассчитывал? Он провёл среди них почти тридцать лет, знал, чем живёт и дышит каждый из стражей Дальней. Да и сам хранитель всё это время дышал точно тем же, покуда жажда подвига дремала в глубине. Что ж, он не мог вдохновить этих людей, но приказывать им имел полное право.

— Что же это?! Безумие!.. Фаир, фаир, как же так?! Какие Seliri?! Какой ещё враг?! — неслось отовсюду.

Меалон посмотрел на жреца, единственного сохранившего спокойствие, служитель степенно кивнул. «Да, этого хочет Светоносный», — читалось в его пепельных глазах.

И хранитель ключей приказал:

«Я вижу, верным сынам Каинен не хватает твёрдости духа, тум, — обратился он к служителю Светлого Бога. — Прошу вас, прочтите молитву — заставьте их вспомнить свой долг».

Старик поднялся на помост, окинул строй суровым взором и возгласил, силой голоса превосходя рёв боевого рога:

— Lime-Kaedir! Saemora iri`eme! Iri lituri de`em! Iri geanuri ciuris ley de`em. Hettonora Kainen vo iriehi`ete lindaihi!* — На мгновение застава озарилась светом, словно исчезнувшее за краем мира солнце возродилось в тщедушном теле жреца. И свет сей испепелял сомнения и робость, разгонял хлад ночи и внушал надежду.

*Светоносный! Приказывай нам! Мы славим тебя! Мы мечтаем умереть за тебя! Повелевай нашими душами, Каинен! (Serch Terea — Язык Богов).

«Да, Бог с нами! Он не оставит нас! Мы выстоим и победим!» — говорили теперь лица воинов, осенённые касанием небесной длани. Так совершилось Чудо Преображения. Каинен остался бы доволен: дарованные жрецам крупицы силы возвращались к нему неизменной сторицей.

Ни один крик более не смел возражать Меалону, ему оставалось только приказывать. Трудно описать ту бурю чувств, что захлестнула опального рыцаря, но главенствовал в ней восторг. Упоение мгновением. Собственной значимостью. Близостью к Богу.

От него и лишь от него зависело то, как империя встретит неизвестную опасность, окажется ли предупреждена, многие ли сбережёт жизни… Однако хранитель ключей не мог позволить себе насладиться этим ощущением, ибо стремительно истекало отпущенное ему время.

Меалон распорядился вывести из конюшен всех лошадей. Лучших он отдал паре гонцов. Один направился к переправе через реку Найэх, дабы доставить тревожную весть в столицу, второй же с просьбой о помощи к ближайшему замку.

Следом за ними через южные ворота выехали обозные телеги, увозя прочь таможенников и большую часть складских ценностей — надвигающийся враг архэтского богатства получить не должен.

Рыцарь лично отпер оружейную палату, и ратники наконец получили топоры, шестопёры и копья, а также щиты и шлемы. Вооружённые тесаками и кинжалами десятники надели броню из нашитых на вываренную кожу юсфитовых чешуй. Меалона тоже ждал его доспех. Последний раз он облачался в него на прошлогоднем смотре, но ржавь так и не тронула цеттиновых пластин. В былые годы славы и богатства эту великолепную броню сковал ему личный оружейник тонхэта в Тирэндоре. Увы, но скорая опала не дала Меалону опробовать её в бою.

Хранителю ключей оруженосец не полагался, а просить помощи у воинов не позволяла гордость, и потому рыцарь принялся за тяжкое дело сам. Нагрудник славно лёг поверх стёганки и кольчуги, но ремни, скреплявшие его, с трудом поддавались замёрзшим пальцам. Когда же упорство одержало верх, настал черёд наручей, поножей и кольчужных рукавиц.

— Стрелков разместите на башнях и стене, — отдавал Меалон распоряжения десятникам, натягивая на голову подшлемник из серого войлока, — и чтоб на троих хоть один щитоносец был, поняли, куньи дети?

Под утвердительный отклик фаир надел шлем, округлый с носовой стрелкой и ребристыми выступами по бокам.

— Булавщиков и людей с топорами под стену, копейщиков расположить у ворот, — продолжал он, завязывая на подбородке ремешки. — Пяток добрых ратников пусть охраняют жреца: служитель света — наша главная надежда. Исполнять!

Внезапно грянул боевой рог, отчаянно и жутко. И тут же сорвался на затихающий жалобный вой.

Десятники кинулись прочь из оружейной, Меалон, с усилием поднявшись, за ними. Ратная выучка помогла обуздать страх и растерянность, все чувства рыцаря обострились до предела, куда-то отступили холод и уже ставшая непривычной тяжесть брони. Их место занял свет, великий, праведный и неугасимый. Elarehem, Kainen! Horduris va-irtu!*

*Спасибо, Каинен! Сразимся вместе! (ST)

Но на площади властвовали мороз, смятение и мрак. Бесчисленные крылатые тени терзали стражей. Набрасывались, разобщали, вовлекали в бешеный гибельный танец. Всем завладело безумие. Воины рубили пустоту, щитоносцы не находили спасения за щитами, а стрелки роняли луки и падали следом, не успев дотянуться до ножей. Сражался лишь старый жрец, разгоняя темень вспышками испепеляющих заклятий.

И в этих светозарных сполохах Меалону удалось разглядеть древних врагов, крылатых тварей, чья плоть — камень и лёд, а вместо крови — чёрная пыль. Древнее полузабытое зло, Seliri, отродья Раукар, Бога Тьмы.

Хранитель ключей обнажил меч: клинок из неблагородного юсфита ярился остротой — рыцарь не жалел ни точильных камней, ни просаленных шкурок. Меалон бросился на помощь старику. В этот миг его не волновало падение заставы и гибель её защитников, значение имела только призрачная лестница Небесного Чертога, за вход в который необходимо заплатить доблестью и кровью.

Рыцарский меч выцепил оскалившегося Seliri, хрустнула ледяная броня и обнажилось сердце — маленький чёрный кристалл, последний осколок измученной в Бездне души. Ударом сапога Меалон уничтожил его. Увы, но там, где пал один, мгновением позже закружился десяток. Seliri вихрем вклинились между хранителем и жрецом. Старик не успел воззвать ни к божеской мощи, ни к собственным силам. Твари налетели на него, свет Каинен погас в морщинистых ладонях, и вновь воцарился мрак. И тишина…

Смолкли и крики, и хлопанье крыльев, и оружейный лязг. Опальный рыцарь остался один с мечом в дрожащей вытянутой руке. Так он стоял, ничего не видя, ни о чём не думая. Истощённый и побеждённый.

Громыхнул взрыв. За ним ещё и ещё. Стало светло как днём.

«Стена», — вспыхнула в голове Меалона первая мысль, и вместе с ней разжались пальцы, меч упал в побагровевший от крови снег.

В седые времена жрецы освятили каждый камень в Дальней, обещая архэту, что норинские чары никогда не сломят этих стен. Тогда никто и помыслить не мог, что вовсе не северные искусники обрушатся на границы империи. Ivey vo Sele — колдовство Тёмного Бога обратило великую стену в руины.

Твари из камня и льда взмыли в воздух: в уничтоженной заставе их уже ничто не держало, а впереди лежали обширные и беззащитные земли.

«Беззащитные ли?» — подумалось хранителю ключей. Успеют ли его посланники добраться? Хоть кого-то предупредить? Не напрасна ли его жертва? И почему он всё ещё жив?!

Через дым и огонь навстречу Меалону вышел человек. Бородатый и смуглый, с бараньим черепом на кудрявой черноволосой голове. На его обнажённой груди змеились выжженные фаанэ, знаки Божественного Языка, складывающиеся в слово Saera — Свобода.

— Кто ты? — тихо спросил рыцарь, каким-то чудом находя силы не рухнуть под гнётом потрясений.

— Освободитель, — ответил смуглокожий, выговор у него был южный. — Ты бился храбро. Я решил оставить тебе жизнь.

— Откуда такое милосердие?

— Не милосердие — прихоть. Ты искал не победы — смерти. Дать её тебе было бы милосердней. Но мы пришли свергнуть власть Каинен — не плодить для него бессмертных героев.