Да, дьявол! Они и тут есть! Две взлетные полосы светят лампочками справа и слева, правда заметно поврежденные художественной резьбой Джованни. Джордж держит в пальцах великолепного монстра, будто только что пойманную астробиологами инопланетную диковинку. Мягкая ребристая шелковая шкурка с продольными полосами, как на горле кашалота, и с поперечными кольцами, натягивается и плавно двигается вдоль тела. По мере того, как ствол затвердевает, кажется, что это странное создание отращивает что-то вроде рельефных продольных мускульных пучков. А впрочем, диковина не только что попала в руки исследователям, а уже задокументирована, окольцована и укрощена. Со зверьком разрешается поиграть.

Рабский пирсинг, конечно, ни в коей мере не рассчитан на то, чтобы хозяин доставлял оральное удовольствие рабу. Он даже, пожалуй, препятствует осуществлению подобного рода аморальной блажи. У Джорджа до вчерашней ночи никогда не было повода задумываться о подобных нюансах, а теперь он обнаруживал, что окольцевал химеру довольно основательно. Стимулировать руками член раба – неповторимое удовольствие, и Джордж может здесь проявить себя как всевластный самодержец. Играть языком, целовать, дразнить и раздражать, и мучить чудовище оттягиванием кульминации – изысканная пытка для обоих. Но пойти дальше и впустить распаленного, ненавидящего его и на этот раз трезвого монстра – Джорджу от этой мысли становится не по себе, и все равно остановиться он не может. Он хочет, чтобы химера взвыла от блаженства, чтобы у него было помутнение рассудка от оргазма, а потом чтобы Йорн не смел глаз поднять на хозяина. И заткнулся бы раз и навсегда относительно того, что он «не такой». Не то, чтобы Йорн подобное посмел высказать в слух, но Джордж себя с ним рядом иногда чувствует развратным растленцем, хотя всегда считал, что у этого слова нет никакого истинного смысла. Джордж втаптывает в грязь основополагающие установки рабовладельческого сообщества ради того, чтобы доказать мальчику из Кембриджа, что тот ради вожделения может сделать кое-что похуже – добровольно подавиться своими собственными принципами и хорошим воспитанием. Хозяин вовсе не унижается перед рабом, он ему показывает его истинную сущность, запрятанную за музыкальными партитурами и словами из более чем трех слогов. Джордж набрасывается на раба, яростно бьет по рукам, чтобы не смел хватать его за затылок и направлять, тварь. Ему неприятно, когда кольцо достает до глотки, и еще чертовы шесть платиновых шариков на нижней стороне ствола периодически стучат по зубам. Но у Джорджа в данный момент другие приоритеты: он хочет так понравиться рабу, чтобы тот сгорел от стыда за свой безумный экстаз, когда придет в себя. Чтобы Йорн жил в страхе быть разоблаченным, чтоб боялся, что Джордж кому-то расскажет о том, как он просил пощады и добавки одновременно. Он хочет, чтобы чертов змей запомнил, что это такое, когда тебя ублажают не насильно и не в качестве взаимной услуги, а когда до сумасшествия хотят наглотаться твоей спермы…

Неожиданный хриплый вскрик, как будто химеру ударили палкой по ахиллову сухожилию, потом рычание несколькими раскатами взмывает к сводам Адской Капеллы, как стая воронов. Джордж спешит отстраниться и хватает чудовище за платиновые запястья, пока тот едва не конвульсивно изгибается – верно говорят, что оргазм имеет электроэнцефалографическую общность с эпилептическим приступом. Потом химера сразу переворачивается, минуту или две тяжело дышит, уткнувшись лицом в купол саркофага. Джордж уверен, что Йорн даже не видит перед собой за стеклом по-прежнему мерно трахаемого машиной Алекса. Джордж, распаленный и даже немного напуганный этой бурной реакцией, обнимает раба за плечи и наваливается, гладит хорошо выбритой щекой его голую спину с инфернальной татуировкой. Джордж весь мокрый от напряжения, химера – почти нет, у него мало потовых желез, потому что рапаксы раньше человека покинули Африку. От Йорна опять пахнет духами и половыми гормонами.

- Ч-черт…- прошипел Джордж, приказывая себе замолчать, но все-таки у него вырвалось почти вопреки воле: – Как же я тебя люблю, гадюку подколодную.

- Вы его действительно хотите здесь трое суток нон-стоп на шампуре жарить? – глухой голос химеры. Он отлепился от прозрачного стекла машины, почти стряхивая с себя Джорджа, и поспешно спрятал ксеноморфа в брюки, со слегка брезгливым выражением осмотрел липкие следы жизнедеятельности оного на одежде.

- Ты еще скажи, что потолок побелить надо! – Джордж знал, что нечего сентиментальничать с мерзавцем, но не стерпел. Сам виноват. Гаденыш специально так себя вел. Хотя у самого пульс, небось, под двести подскочил!

- Мне кажется, по стилю не подойдет, – сухо ответило чудовище и подняло с пола рубашку. – Так, действительно собираетесь?

- Да, именно так, – ответил Джордж нехотя.

- Не слишком ли жестоко? – химера прищурила на него льдистые кошачьи глаза. – Может, просто пристрелить?

- Нет, не слишком, – в тон ему сухо сказал хозяин.

- А если он выживет, вы как будете поступать?

- Не выживет… – рявкнул Джордж.

Алекс выжил. Когда его извлекли, в точном согласии с обещанием Бейли, на третьи сутки из машины, словно призрак, он смог даже самостоятельно встать на ноги, по которым струями текла кровь. Во рту язык распух от непрерывного трения, губы растрескались в кровь, верхнее небо кровоточило, глаза были стеклянными от смертельного страха, жажды и отсутствия сна. Из-за нарушенного кровообращения в конечностях, он еле двигался, и в целом Алекс казался совершенно безумен. Когда по приказу ребят из службы безопасности он нерешительно ступил голой ступней не крутую стальную лестницу, несильного тычка в спину было достаточно, чтобы Алекс Браун скатился с нее кубарем на десять метров вниз до следующего пролета, сломав себе по дороге обе руки, пять ребер и шею.

====== Лучше закрой глаза ======

- Йо-орн! А чего делать, если я очку-ую?

Интонация Джона прозвучала одновременно и плаксиво, и надменно.

- Расслабься и думай об Англии, что я еще могу тебе посоветовать?

Йорн, встав на одно колено, собирает осколки стакана, который только что уронил. Уронил намеренно. Ему нужен осколок. В идеале с острым бритвенным краем, не слишком большой и не слишком маленький, плоский, чтобы один конец был заостренный, а противоположный – округлый и широкий. Он необходим ему сегодня. Потому что сегодня та самая ночь. «Tonight is the night» – этими словами, кажется, открывался один сериал дремучих годов, который Йорн откопал подростком и смотрел взахлеб, пытаясь понять, кто он сам такой. В честь этой ночи они сегодня завтракают все вместе: Йорн, юный господин Бейли, Лизбет и даже Дэйв. В честь этой ночи Джордж стоит недалеко от парадной столовой и ругается со стилистом. Он хочет, чтобы все его зверушки блистали, чтобы девушки и юноши из уважаемых семей падали на колени (а еще лучше ниц) перед Джорджем и его свитой, умоляя их трахнуть или хотя бы одарить взглядом, словно серебряным долларом. За это Джордж заплатил «четверть ярда». Он требует сделать ему безумно сексуально, но интеллигентно, ослепительно ярко, но ненавязчиво, последний писк моды, но при этом бессмертную классику, латекс, но чтобы пушистый из льна, и, самое главное, чтобы все смотрелось мягко, но твердо. Стилист уже прибегал на кухню и закидывал в себя в тайне от господина Бейли успокоительные пилюли.

- Не, ну серье-езно…- канючит Джон.

- А че ты очкуешь-то? – вмешивается Дэйв. Тортилью с картошкой он уплетает с немного даже неблагопристойным наслаждением, но если учесть условия его существования в Паноптикуме, страсть к еде понятна и простительна. Он как-то обмолвился, что совершенно не страдает из-за отсутствия женщин, но гадюшная жрачка и невозможность принять душ, когда хочется, его доканывают. Йорн поговорил на эту тему с Бейли, и Дэйву позволили мыться в душевой для сотрудников перед началом занятий каждое утро. Чтобы ученика психически не травмировать.

- Ну, если я налажаю…- пожимает плечами Джон.