Йорн был идеальным проектом Джорджа, который при наилучших условиях должен был длиться, приближаясь, но никогда не достигая конечной точки безупречности.

Последней процедуре усовершенствования Йорн покорился так, как в теории должен был бы покоряться, когда хозяин хотел его. Процесс протекал с гораздо меньшим драматизмом, чем в первый раз два года назад. Йорн несколько устало позволил себя приковать к мягкому медицинскому креслу, зафиксировать голову ремнями и ввести в рот обычный внешний фиксатор для челюстей. Джордж сидел рядом и поглаживал химеру, как хозяин любимого кота во время неприятного визита к ветеринару. Джованни, специально вызванный из Европы, чтобы не дай бог не запороть скарификацию в самой чувствительной фасадной зоне, хлопотал, готовя инструмент.

- Это быстро, всего четыре прокола, – Джорджу доставляло сладкое удовольствие «чуть ошибиться». Он прекрасно знал, что проколов будет пять, не говоря уже о том, что вслед за ними Джованни должен был прецизионным лазерным скальпелем произвести порезы на точеных, чувственных без порочности губах чудовища. Анестезию Джордж попросил не делать под тем предлогом, что у Йорна с ней проблемы, а Йорн мог только закатить глаза, не будучи в силах с фиксатором во рту возразить, что проблемы у него с общим наркозом, а не с поверхностной заморозкой, действующей пятнадцать минут. Потом специалист мирового класса протыкал осторожной, мастерской рукой кожу химеры, а Джордж наслаждался напряженной гримасой Йорна, жмурившегося от весьма неприятных ощущений. Джордж не любил причинять больше страданий, чем раб мог терпеть молча. Но умеренный дискомфорт, в большей мере психологический, нежели физический, навевал ему каждый раз сладостные мысли о потере девственности, о боли, смешанной с удовольствием, как кровь и молоко. Вата с антисептиком собирала выступившие алые капли, металлические штанги проникали в отверстия, словно роботические члены, Джованни запаивал полированные конусы платиновых шипов. Придерживать Йорну голову и, словно ребенку, объяснять, что шрамирование на губах придется сделать, хочет он того или нет, было блаженством особого рода. Йорн не мог воспротивиться манипуляциям со стороны хозяина. Но хозяин, как доброжелательный родитель, делал лишь то, что было нужно, даже если Йорн никак не мог проникнуться природой этой необходимости. Нанести порезы на губы по словам Джорджа, было необходимо, и если Йорн будет вести себя как просит Джованни, то есть, максимально воздержится от любых шевелений, то получатся тонкие, малозаметные, сексуально привлекательные полосочки. Если решит хулиганить, рискует испортить себе лицо.

Джованни попросил Бейли снять фиксатор с раба, установил прибор над его лицом. Йорна проинструктировал слегка сжать губы, приготовиться и не двигаться, в том числе как можно сильнее расслабить мимические мускулы. Джордж наблюдал сначала красные полосы света, с помощью которых мастер наводил прибор на предназначенное для шрама место. Потом три вспышки, тонкий дымок, руки прикованного Йорна вцепились в подлокотники. Чуть обожженные края неглубокого тонкого разреза разошлись, как краешки лепестков в лишь только начавшем раскрываться бутоне.

- Сейчас еще один осталось перетерпеть и обработку, – Джордж получал нестерпимое удовольствие подбадривая и успокаивая собственную жертву, ему нравилось быть мягким и великодушным с химерой. И он почти искренне считал, что проводимые болезненные и унизительные процедуры являются необходимостью. Не жизненной необходимостью, конечно. Тем не менее, Джордж лучше знал, как Йорн должен выглядеть, и к тому же имел полное право от него требовать соответствия.

Джованни сориентировал второй разрез по уже имеющемуся шраму у Йорна на верхней губе, рассек неглубокий слой кожи невидимым скальпелем.

- Твою ж м...- выдохнул Йорн, жмурясь.

- Сейчас рот не открываешь, чтобы на зубы раствор не попал, – предупредил Джованни. – Будет сильно щипать, обязательно терпи. Тридцать секунд всего лишь, – мастер ловко затянул пипеткой прозрачную жидкость из склянки. – Все, лежишь, терпишь. Засекаю, – он провел кончиком пипетки по шрамам, оставляя в них едкое вещество.

- Млядь...- промычал Йорн, не разжимая рта.

- 25, 26, 27, 28, 29…- считал Джованни, отвлекая и развлекая в своей манере невольного «клиента». Джордж сложил руки на прикованном, теплом и окаменелом от напряжения предплечье Йорна и игриво уперся подбородком. -30! Все, – рука с большим влажным тампоном снимает жгучий реагент – собственный патент Джованни, который оставляет идеально ровные, будто штихелем вырезанные, шрамы. Джованни промывает дистиллированной водой располосованные губы, после этого антисептиком проходится еще раз по всем повреждениям. Джордж ловко и споро ослабляет ремни, фиксирующие химеру. Сначала ноги, талию, высвобождает голову и шею, наконец, опасные, нервные руки.

- Свободен! Катись, – едва успевает сказать Джордж, как химера уже вскакивает, бросая ненавидящий взгляд на Бейли и его высокооплачиваемого соучастника, сгребает со столика пачку ваты и, опрокинув как бы случайно табурет Джованни, ураганом вырывается из комнаты, шарахнув по дороге дверью со всей силы.

- Во дурак, – прокомментировал Джордж. – Датчик мог вполне среагировать...Как тинэйджер себя ведет, честное слово.

- Ну, что надумал, красавец? – Джордж слегка потряс Йорна за плечо.

- От секса можно отупеть, сэр, от музыки – нет. По моему очень скромному мнению, – ответила химера. Ему не хотелось совершенно разговаривать на предложенную тему.

- Ну-у…- разочарованный лапидарностью ответа протянул Бейли. – Смотря, какая музыка и какой секс.

- Музыку, которую вы, очевидно, имеете ввиду, многие вряд ли согласятся назвать музыкой.

- Мальчик мой, многие из моих знакомых не назовут сексом то, чем вы с девчонкой твоей, как школьники, по углам занимаетесь, – со смехом парировал господин Бейли.

Йорн уже два года тренировал себя пропускать подобного рода добродушно-барственные замечания мимо ушей, которые Бейли отпускал постоянно с более или менее сознательным намерением поддеть строптивую химеру. Поскольку ремарки долетали из какой-то другой галактики, в которой обитал Джордж, Йорн искренне не обращал на них внимания. Но сейчас его вдруг покоробило, возможно оттого, что Джордж вмешал в это говно Лизбет.

- Сожалею, возможно, я не искушен.

- Конечно, не искушен. Многое из того, что должен знать и уметь раб ты не умеешь и знать не хочешь. – На кой черт я такой нужен! – агрессивно огрызнулся Йорн.

- Не искушай меня, Йорн, а то я в действительности начну задумываться, за что я тебя люблю.

- А то вы без моей подсказки не задумываетесь...

- Змей, а, может быть, ты заткнешь фонтан на эту тему? Речь совершенно о другом идет.

- Хорошо, сэр. О чем же тогда идет речь?

- О том, что получение высшего, изысканного удовольствия от секса — это целая культура, гораздо более старинная, чем закон о разрешении сексуального рабства. Для сравнения, можно макнагетсов пойти похавать, а можно отужинать в пятизвездном мешленовском ресторане. В определенных условиях макнагетсы тоже вызывают интенсивное физиологическое удовлетворение, но оно мало связано с мозгами. Здесь нет традиции, нет тонких оттенков, ритуала, истории, сообщества, знатока. Макнагетсы — это набивание желудка, высокая кухня – явление культурное, интеллектаульное, если угодно.

- Вы знаете, один мой приятель в Кембридже, с классической филологии, на третьем курсе написал по-латински опус под названием «De arte honeste cacandi», что примечательно, по аналогии с «De arte honeste amandi» Андреаса Капеллануса, и даже его издал небольшим тиражом...

– И о чем же этот опус? – Джордж, снова поглаживавший шелковую, плотную полумаску синтетической кожи на лице химеры, ощутил, как Йорн расплылся в улыбке, наверняка, едкой. – Я же сказал, «De arte honeste cacandi» – «О благородном искусства испражнения». – И к чему это, позвольте осведомиться, было сказано? – Йорн зачастую не мог понять, действительно ли Джордж не понимает его шуток, или нарочно притворяется. Впрочем, чувство юмора у господина Бейли находилось в явном рассинхроне с чувством юмора химеры. – Сэр, если бы мой приятель не задумывал этот трактат как постмодернистский стеб, а был искренним любителем посидеть на фарфоровом троне, и относился к делу с достаточной мерой фанатической увлеченности, у него бы могли образоваться ученики и последователи, а буклет имел бы все шансы стать корнем традиции, со знатоками, теоретиками-скатологами, ритуалистикой, эмблематикой и, не к ночи будь помянут, иконографическим каноном.