Скамья Иннокентия Анненского И снег, и фонари слепят мои глаза, И звёзды мечутся на ветках, будто иней. – Кто ночью в Царское? Извозчик! Кто же «за»?.. И сани делятся, как хлеб, между своими. Ахматова и Гумилев – им ночь светла! Но нам-то, нам-то всем какое дело До закоулка в парке Царского села И до скамьи, где Анненский сидел там? Любил сидеть… Его любимая скамья… Там чья-нибудь сейчас фигура седокудра… В «акмеистических санях» как-будто я. Обратный поезд в Петербург уходит утром… Отяжелел сугроб – замёрзший Мандельштам, Городит чушь про птиц лубочный Городецкий. А мы уже не здесь, но и ещё – не там, Где монархизм живёт в воспоминаньях детских… «Коль славен…» заменил «Интернационал». А у «Двенадцати» такая подоплека, Что словно он Христа повторно распинал!» – Затравит Гумилев застенчивого Блока… И будет страшен мир и отчуждаем Блок, Расстрелян Гумилев с последней папиросой. Нам на миру и смерть красна! И каждый лёг, Столь жертвенно прервав «проклятые вопросы»! И слезная купель сквозь огненный фонтан Пробьется Божьей правдой, Словом тем же… А мы ещё не здесь, но и уже – не там, И сани унеслись к скамейке опустевшей… Анна Павлова «Счастье – мотылёк, который чарует на миг и улетает…» Анна Павлова. Летит, как пух, и растворяется, что облачко «Малютка из балета», мотылёк. Стремглав по сцене, вдоль и поперёк, И, вроде, не утомлена нисколечко!.. Ах, эта «золотая молодёжь»: Забавно протежировать избранницу? Что ж, время для Дандре в тюрьме потянется. А Павловой «уж замуж невтерпёж»… Он ей «артисткой сделаться» велел! Qu`est-ce que c`est – содержанка? Крепостная? «Я в этом ничего не понимаю. Есть ущемлённой гордости предел!» У Дягилева с «тёмным божеством» На ниве просвещенья не срасталось… За полчаса – смертельная усталость У «Лебедя», но он умрёт потом… У обожанья – трепетная страсть, И счастья мотылёк сиюминутный Вновь упорхнул, почти что необутый, Чтобы партнёру нá руки упасть. Чтоб выписать в Париж свою любовь, Став героиней питерских сенсаций, Она танцует «Лебедя» Сен-Санса И в мюзик-холле, и в стране любой, Что лондонский контракт агентства Брафф Предписывал. Сумела? Неужели?.. Нет в мире убедительней Жизели, Чем Павлова! Любимый был не прав… Теперь «при ней», и служит, и молчит, И жизнь пожертвовал: посрамлена гордыня. «Мадам Дандре» – ну, разве это имя? Вот Павлова – божественно звучит! Смерть Лебедя Балетные традиции «от печки», Нелепый грим: румяна, тушь, сурьма – Фарфоровая куколка сама В слиянье с образом, который станет вечным. Ну, это просто взрыв Гранд-Опер`а: Взамен Тальони – Павлова в «Жизели»… А сколько лет прошло? Нет, в самом деле, Все думали, «Жизель» забыть пора! Прожектора, следившие за ней, Теперь, как солнце, навсегда потухли. В её атласных танцевальных туфлях, Подштопанных, носков размочен клей… Скользить по сцене, ощущая пол: Малейший гвоздик, трещинку – возможно, Пласта четыре выдрав осторожно, Иного мир тогда не изобрёл… Зато все феи к Золушке добры: В английском парке дом, плющом увитый, И лебеди, божественною свитой, И к совершенству гибельный порыв. Тюльпанов, обожаемых, ковёр (А если не сезон – цветут в теплицах)… Дыханье красоты не повторится – Жестокий Ангел крылья распростёр! Куст чайных роз в предместье Сен-Жермен, Где ненадолго Золушка гостила, Увянет вместе с ней! Какая сила Даёт прозренье, милости взамен? Будь проклят куст пророчества её! Где Мальчик Паж с хрустальным подношеньем? На скорости до головокруженья Балет летит в иное бытиё… «Ах, приготовьте «Лебедя» костюм… А туфли рваные – всю жизнь! Плохой приметой…» И вот она – не здесь, и вот уж – где-то: «Смерть Лебедя»… Агония… Триумф! Ленинградская мадонна Сегодня мы клеймим «врагов народа», А завтра демонстрируем друзей. По перевыполненью плана, вроде, Мы снова «впереди планеты всей»… Не удивляет, что герой вчерашний Расстрелян будет завтра словно враг. И в атмосфере истерии нашей Все маршируют, выверяя шаг. Звучит победой «марш энтузиастов», Но вот: над кем, кого и почему? Кровавый флаг, кровавый запах наста – Виденье, непостижное уму! Эпоха холода и сталинских репрессий Звучит сейчас как будто звук пустой. Вставали в строй советский поэтессы. С ноги шагали, только всё – не с той… И ей, лучистой, золотоволосой Случилось обручальной буквой «О» Прогнуть хребет под лапами «колосса», Точнее, под копытами его В той пирамиде физкультурной, бодрой, Что возвышалась в центре площадей. А мёртвый город был машиной мёртвой, Когтившей измочаленных людей. Горела смена в «Смене» Ленинграда! И женщина, столь хрупкая на вид, Пройдя мытарства дантовского ада, Меня стихами страшно удивит! Ребёнок выбит. Неосуществлённый, Неназванный! Какие тут слова? Животный крик срывает листья с клёнов, Да об телегу бьётся голова… Горнила пыток, ладожские воды И трубы медные «весёлого гудка»… А с ней, Снегурочкой, водить бы хороводы, Не наступила Оттепель пока… В её стихах пытаясь разобраться, Рискну озвучить мучивший вопрос. «Ты любишь так, как любят ленинградцы»… – А это – КАК? Ответа нет. Он – прост. Всё потеряв: детей, друзей, любимых, Хлебнув блокады, вынесла она Лишь города исчезнувшее имя И горожан погибших имена. Вот выжить бы – до истины добраться! Откуда силы черпать – всё равно. «Ты любишь так, как любят ленинградцы» – Любить вообще не каждому дано. |
