Он медленно встал, повертел пустую кружку в руках и, с размаху поставив ее на стол, резюмировал:
– Александр Гурской совершил самую страшную диверсию в истории человечества.
***
Шум теплой воды, падающей на пластиковый пол душевого отсека, заполнял собой слух Александра. Он стоял в центре маленькой кабинки, скрестив руки на груди так плотно, словно пытался вжаться внутрь себя, и смотрел вниз, на шумно утекающую в слив воду. Изредка он терся бесформенным куском пахучего мыла. Мысли беспорядочно плавали в голове Александра, но он не хотел останавливаться на них. И все же одна из них снова и снова пробивалась через толщу отрешения, настойчиво заглядывая ему прямо в душу: "Я предатель". Пусть он знал, что именно он ничего не сделал, но ведь тот, кто сделал – тоже он. Этот факт не давал ему отстраниться от виновного.
В тот момент, когда старик сообщил, что натворил Гурской, Александр изо всех сил пытался сдержаться и не броситься на Ская. Останавливало его только выражение отвращения к самому себе на лице рассказчика. А когда Скай понял, что Александр готов обвинить его во лжи, ему пришлось вывалить на новичка самую тяжелую часть истории:
– Почти сразу после дезертирства Александра, – или, как мы его теперь чаще называем, Прототипа, – и других, кто с ним пошел, случился еще один инцидент. – последнее слово Скай проговорил особенно тяжело, потом плотно сжал губы и замолчал на несколько секунд. – На планете уже начало вечереть, а это значит, что до полной темноты остается около 20 часов. Мы спорили, стоит ли следовать в лес за дезертирами. Победило мнение "сейчас или никогда" – ночью идти в лес бесполезно, а ждать утра просто глупо. Глизе, конечно, маленькая по сравнению с Землей, но планета есть планета. И Александр, повторюсь, знал ее лучше всех нас. Идти вызвались трое – мол, маленькая группа будет идти быстрее. Через два часа вернулся один, босой и без снаряжения. Едва подойдя к кухне, он упал без сил. Когда я подбежал к нему, он бормотал про остальных, что они в лесу, и постоянно повторяя "предатель".
Скай встал и прошелся до дальнего конца отсека, стараясь сохранять размеренность движений. Его губы беззвучно шевелились, он проговаривал про себя то, что собирался сказать вслух. Александр помнил, что раньше он делал так только перед самыми тяжелыми объяснениями. Например, когда ему предстояло сказать кому-то, что он его серьезно подвел. Глядя в стену, Скай тяжело вздохнул и продолжил:
– Примерно через километр мы нашли второго. У него был открытый перелом руки, ноги стерты в кровь. Он пытался доковылять до лагеря, опираясь на палку, но не выдержал и упал в обморок. Наши отнесли его в лагерь, а я и еще двое пошли дальше, – тут его голос дрогнул, – И мы нашли третьего. Едва не пропустили – он лежал в овраге, немного в стороне от маршрута, по которому должна была идти группа. Он лежал так… неестественно. И не в том смысле неестественно, вроде подвернутых как-то конечностей. Нет, наоборот. Он лежал слишком аккуратно. Будто его туда положили специально. Молодым было особенно тяжело видеть его… наше лицо, но я подошел. Из-под ребер у него торчал обломок остроги, все вокруг залила кровь. Не могло быть иного мнения, что там произошло.
Последние слова повисли в воздухе, складываясь в глазах Александра в жуткий образ, от которого перехватывало дыхание. Но еще больше ему стало не по себе, когда он представил, что творилось в душе Ская. Сашка́. Гуревича. Ведь для Александра это все сродни страшной военной истории про своего предка, какого-то дальнего родственника, которого он и не знал никогда. А для них это случилось по-настоящему. И это предательство было каким-то особенно страшным, чем-то библейским. Еще хуже, чем братоубийство.
Он даже не просил Ская прямо ответить на вопрос, почему Александра так холодно встретили. И так все понял. Он говорил, что здесь у них ресурсы рассчитаны на определенное количество человек. Значит, после того парня остались лишние. Говорят, на войне нет незаменимых. А тут замена слишком равноценная… Какого же этим ребятам…
Зарывшись в эти мысли, Александр совсем потерял счет времени. В чувство его привел громкий, даже слишком громкий для случайного, кашель Ская за дверью.
– Ты закончил? Вода-то у нас из бака. Вылилась, небось, вся уже.
– Да! – крикнул совершенно не намыленный Александр и принялся тереть голову. Вода и вправду стала остывать, что торопило его еще сильнее, – Выхожу.
Душевой отсек примыкал к санузлу корабля, в котором Александр и оставил свои вещи. Выйдя, он обнаружил чистое ветхое полотенце, которое, видимо, и заносил Скай. Сам хозяин корабля все еще сидел в антистрессовом отсеке. Заметив возвращение Александра, он оторвался от каких-то мрачных дум, встал и попытался придать своему видавшему виды лицу дружелюбное выражение.
– Ну как душ?
– Отлично. Как новенький.
– Да, корабельные системы все очень надежные оказались. Но мы стараемся все же не напрягать их без повода. В основном в речке купаемся, – Скай скупо улыбнулся и тут же вернул лицу обычную серьезность, тем самым давая понять, что светская часть беседы окончена, – Сейчас придет Сашок. Он отведет тебя в казармы. Сейчас как раз вечереет, так что тебе повезло – уснешь как положено, не будет ощущения, что еще весь день впереди.
– Да я как-то и не особо спать хочу.
– Так и стемнеет еще не скоро, – Александру пришлось напрячь мозги, чтобы понять, что имеет ввиду Скай.
От продолжения нескладного разговора их спас вошедший Сашок. Смущенно улыбнувшись, он посмотрел на Ская, потом, тревожно покусывая губу, кинул взгляд на Александра. Поняв, что беседа состоялась, сочувственно похлопал последнего по плечу и жестом позвал на выход. Попрощавшись с хозяином, они вышли из корабля и пошли в противоположную от кухни сторону.
По пути Сашок постоянно поджимал губы и искоса поглядывал на Александра, но так ничего и не сказал. Впрочем, Александру это было на руку – сейчас он вообще не хотел разговаривать. Розоватое солнце действительно особо не сдвинулось за прошедшие часы. Оно низко висело прямо перед тропой, позволяя Александру прятать лицо от спутника, щурясь от лучей заката.
В тишине они подошли к длинному одноэтажному зданию на высоком каменном фундаменте. За хлипкой дверью обнаружился маленький холл с расходящимся по сторонам длинным коридором с побеленными стенами. Сашок прошел вперед и подвел новичка к одной из дверей. В комнате оказалось три кровати из неотесанных досок. Стоявшая у входа была безупречно, по-армейски заправлена и накрыта зеленоватым, грубым покрывалом. У окна была такая же, только заваленная одеждой и какими-то листами. Рядом стоял столик, содержащийся в еще большем беспорядке. Помимо бумаги, напоминающей пергамент, на нем валялись многочисленные черные кусочки, в которых Александр узнал уголь. У правой стены стояла последняя, мало отличающаяся от двух других, кровать, к которой Сашок и подвел Александра. Схватив край лежащего на кровати матерчатого матраса, он потряс его и сказал:
– Спим мы на таких вот мешках, набитых сухим мхом. Довольно мягко, но мешки колются страшно. Потом сошьешь себе постель – это у нас часть посвящения, – он добродушно хохотнул, – А пока советую спать в одежде. Накрываться можешь этим.
Александр открыл стоящий рядом косой, грубо сбитый шкаф, достал оттуда еще одно покрывало и кинул на кровать. Александр взял его – на ощупь оно оказалось приятней, чем выглядело. Повертев покрывало в руках, он кивком поблагодарил Сашка и сел на свою новую койку.
– Ну, осваивайся, – Сашок несколько раз нервно хлопнул себя по бокам и, уже повернувшись к двери и сделав несколько шагов к двери, все же развернулся и спросил, – Ну как, поговорили со Скаем?
– Да, – нехотя протянул Александр, смотря Сашку в живот, – он меня ввел в курс дела.
– И как ты? Ну, то есть, как оно, уложилось?
– Я работаю над этим, – усмехнулся Александр и принялся разворачивать плед, стараясь показать, насколько увлекательно это занятие и как сильно оно затягивает.
