«В светлыне сна увидев тайну…» В светлыне сна увидев тайну Преображенной красоты, Неуж открою миру-татю Её лучистые черты? Неуж отдам своё виденье Для обомления толпы – И этот свет, и это пенье Спирально вьющейся тропы Меж мной и сердцем Мирозданья, Меж мной сейчас и мной потом? О, да! Отдам во имя здравья В миру земном… В миру ином… 1993 Сердце Если не делать доброго, то у дверей грех лежит… Бытие Грех лежит и на обочине, Если в сердце стыд вины, А уста, к речам охочие, Быть немыми не вольны. Правдолюбие румяное, Усмири своё браньё! Тлеет сердце окаянное, Покаянное моё… Память, с горестными дланями Надо мною не витай, Небывалыми преданьями Зряшно сердце не латай. Ведь сердечному страданию, Сколь судьбы ни тленна нить, Как родному Мирозданию, Всё положено вместить. Исцелится ли печалями Сердце? Может быть, оно Всепрощающим молчанием Вдруг да будет почтено?.. 1997 Чаша А делал Иван Фомин… Надпись на золотой церковной чаше. 1449 г. Стал златом свет, во свет излилось злато Столь простовато-незамысловато, Что, как пчела над чашею растенья, Парит душа над чашею творенья. Святые, упоительные крýги! А хорошо из сей братины, други, И ныне причащаться православным Святых Даров под Небушком державным! А крýги сердца – словно крýги чаши, А в сердце чаши – светокущи-чащи Дыханий православных, сопричастных Тем Таинам – Всеведущим, Всевластным… Явленье чаши – вечности явленье. Когда бы не Иваново кропленье, Увиделось бы: Ангелы из дели Небесной свет в миру запечатлели. Но делал-то Иван. А наше дело, Не допуская в творчестве пробела, Оповестить честнóй крещёный мир, Что делывал честнóй Иван Фомин… 1996 Метá Мне сказывали разное о счастье: О череде пленительных сует, О блеске славы, роскоши и власти… Поэт лишь знал, что счастья вовсе нет. Он знал ещё: то слаще, что вольнее, То совестней, что горше и больней, – О, сколь для сердца гибельных волнений! Великому великое видней. Но всякая живая невеличка, Что и не мнит о счастии, – И та Летит навстречу воле, словно птичка! Ужели знает, где она, метá [1]? 2000 Сказка о юности Поэма света 1 Во времени во тридесятом, В краю воздушном и весёлом, Где зимы с вёснами качались На смуглых солнечных качелях И где влюблённый тихий мальчик Дарил мне каждый год гербарий Чудных невиданных растений, Была я девицей румяной, Подружкой всех моих подружек, Любимицей собак и кошек И покорительницей платьев – Наивных, радостных, прозрачных! Я так любила, всем на диво, Стать яркой бабочкой, очнуться Ленивой кошкой солнцепёка И расцвести цветком вечерним! Однажды в городе кипучем На остановке ожиданья Стояла я среди народа – Была я, помнится, сиренью. Вдруг, словно алый парашютик, Слетело что-то прямо в листья Сиреневых прозрачных веток… Мне стало радостно, как в детстве: Перо жар-птицы! Да, представьте! Ладонь моя похолодела И жарко вспыхнула, всё разом, Когда перо я подхватила! Все подступили изумлённо, Но при народе, в хороводе Восторга, зависти, испуга Я, засмеявшись торопливо, Упрятала в темницу сумки Клочок пылающего света И громко щёлкнула застежкой. 2 Какое платье сочинила, Пока по улицам бродила: Из несгораемого света, С эмблемой вечности у сердца! Сирень я попросту забыла На остановке ожиданья, На месте выпавшего света. Мне встретился влюблённый мальчик, И я ему, смеясь, сказала: «Мне не нужны твои петрушки, Твои укропы и ромашки! Дари теперь свои цветочки Другой какой-нибудь девчонке!» Я удивилась: он заплакал! Потом знакомая собака За мной, ласкаясь, побежала, Но громко ей я закричала: «Уйди, мне некогда с тобою Играть в твои собачьи игры! Известны мне твои повадки – Всё ждешь какой-нибудь подачки!» Она отстала виновато, Но долго шла за мною следом, Пока не подняла я камень… А во дворе ждала подруга, Она навстречу мне порхнула И крикнула: «Я в новом платье!», И закружилась в танце счастья. «Ты это называешь платьем? В нём нет ни радости, ни тайны, А цвет? Одна сплошная серость! Но скоро ты увидишь платье, Какого сроду не носила!» – И я по лестнице помчалась Домой, забыв про всё на свете. |
