Я посвящаю эту книгу моей тетке, Мэри Лэйс, за то, что она прошла для меня по дороге, ведущей к фантазии, по этой и многим другим дорогам вместе со мной, настолько же реальным, насколько и фигуральным.

Во многом этот роман обязан книге Энтони Троллопа «Фрамлейский приход».

Я выросла на викторианских романах. Потом такие люди, как Джоан Эйкен, Джон Фаулз и Маргарет Фостер, добились чудесных результатов, написав викторианские романы на современный лад, вкладывая в них то, что оставалось за пределами классических текстов той эпохи. В результате получилось нечто очень интересное, но не викторианский роман. Следует признать, что некоторое количество ключевых аксиом викторианского романа неверны. Люди в жизни не такие. Особенно женщины не такие. Эта книга была написана как ответ на вопрос, каким был бы мир, если бы они все же были такими, если бы аксиомы сентиментального викторианского романа были бы неизбежны, как законы биологии.

Я бы хотела поблагодарить Патрика Нильсена Хейдена за то, что он принял роман, довольно отличный от того, что ожидал получить; Дэйвида Гольдфарба, Мэри Лэйс и Эммета О’Брайена – за то, что читали его по мере написания и делали полезные комментарии; Сашу Уолтона – за то, что нарисовал мне очень полезную картинку, делал бесконечные предположения, некоторые – очень дельные, и был терпелив (опять) во время написания романа; а также Элеонор Дж. Эванс, Джанет Кегг, Катрин Лето, Сару Монетт, Сьюзан Рамирез и Вики Розенцвейг за чтение первых вариантов этой книги.

Я бы также хотела поблагодарить библиотеки Уэстмаунт и Этуотер за их отличную коллекцию Троллопа и за список рассылки Trollope-1, а особенно Эллен Муди за обсуждения, породившие немало мыслей. Благодарности также полагаются Элизе Маттизен за мое прекрасное ожерелье «Исполненные разума драконы», а также моему партнеру Эммету О’Брайену за любовь и восхищение во время работы. Без всего этого роман не был бы написан.

Я полагаю, моя мать хотела бы женить меня на какой-нибудь драконице. Так бы, право, и сделал это, чтобы ей самой житья в доме не было от этого созданья. Вот поделом бы ей было!

На смертном одре Бон Агорнин корчился и бил крыльями так, будто собирался улететь к новой жизни в старом теле. Доктора покачали головами и ушли. Даже его дочери перестали говорить, что он скоро поправится. Он преклонил голову на золото, рассыпанное на полу большой, продуваемой сквозняками нижней пещеры, стараясь не двигаться и дышать ровно. У него оставалось совсем немного времени, чтобы еще как-то повлиять на то, что произойдет после его смерти. Возможно, остался час, но может быть, и меньше. Он был бы уже рад покинуть страдающую плоть, но хотел уменьшить бремя сожалений о содеянном.

Он застонал, повернулся на подстилке из золота и постарался настроиться на хорошие мысли о делах минувших дней своих. Церковь учит, что не крылья и не огненное дыхание обещают удачное перерождение, а скорее невинность и спокойствие духа. Он стремился к этому благоприятному душевному покою, но достичь его было непросто.

– Что не так, Отец? – спросил, приблизившись, его сын Пенн. Увидев, что Бон затих, он осторожно прикоснулся когтем к его плечу.

Пенн Агорнин (или, правильнее, Преподобный Пенн Агорнин, поскольку молодой Пенн уже принял сан) полагал, что знает, что именно тревожит отца. Он служил не при одном смертном одре по долгу своего призвания, и был рад оказаться здесь, чтобы облегчить уход собственного родителя и избавить того от присутствия постороннего дракона в такой момент. Местный священник, Преподобный Фрелт, никоим образом не был отцовским другом. Годами между ними тлела тихая вражда такого свойства, какое Пенн находил неподобающим для священника.

– Успокойтесь, отец, – сказал он. – Вы прожили хорошую жизнь. В самом деле, трудно представить того, у кого было бы меньше поводов для печали на смертном одре. – Пенн души не чаял в своем отце. – Получив в наследство немногим более чем благородное имя, вы стали семидесяти футов в длину, обрели крылья и огненное дыхание, великолепный достаток и уважение всей округи. Пятеро ваших детей дожили до сих дней. Я теперь с Церковью, а значит – в безопасности.

Он поднял крыло, перевязанное красным шнуром, который для верующих символизировал посвящение дракона богам и драконьему роду, а для всех остальных был просто знаком неприкосновенности дракона.

– Беренда удачно вышла замуж и родила детей, ее муж – могущественный Сиятельный Лорд. Эйван прокладывает себе путь в столице, в Ириете. Он выбрал, возможно, самый каверзный путь, но у него влиятельные друзья, и он уже преуспел, как и вы. Что же касается двух других, Эйнар и Селендры, хотя они молоды и уязвимы, не волнуйтесь за них. Беренда возьмет Эйнар к себе до тех пор, пока не найдется хороший муж, который защитит ее, а я сделаю то же для Селендры.

Бон осторожно вдохнул, а затем выдохнул небольшой клуб огня и дыма. Пенн ловко отскочил в сторону.

– Вы все должны придерживаться моих наставлений, – сказал Бон. – Младшие еще не обзавелись своим хозяйством, поэтому должны получить мое золото, сколько уж его есть. Вы с Берендой уже начали копить сокровища, поэтому возьмите только символическую долю наследства, а остальные трое пусть поделят поровну то немногое, что останется от меня. Много я не скопил, но этого будет достаточно, чтобы помочь им.

– Мы уже решили это, Отец, – сказал Пенн. – И конечно, они получат больше нашего, когда мы будем вас есть. Беренда и я устроены, а брат и другие сестры все еще нуждаются.

– Вы всегда были образцом в том, что касается отношений между братьями и сестрами, – сказал Бон и выдохнул еще дыма. – Я хочу исповедаться, Пенн, прежде, чем умру. Примешь ли ты мою исповедь?

Пенн отпрянул, плотно обхватив себя крыльями.

– Отец, ты знаешь учение Церкви. Три тысячи лет, шесть драконьих жизней, миновало с тех пор, как исповедь перестала быть таинством Церкви. Она смердит Временем Порабощения и язычеством Яргов.

Бон закатил огромные золотые глаза. Иногда его собственный сын, так пекущийся о благопристойности, казался ему чужаком. Пенн никогда бы не вынес то, что выпало на долю отца, просто не выжил бы.