© Мишаткин Ю. И., 2009

© Волгоградская областная писательская организация, 2009

© ГУ «Издатель», 2009

В хутор Артановский на границе Волгоградской и Ростовской областей я приехал в душном июле, когда стояло безветренное пекло.

На берегу Хопра в глинистой луже лежал, развалясь и блаженствуя, похрюкивал от удовольствия пятнистый боров. Неподалеку плескались мальчишки: чтоб не попасть в речную быстрину, пацанята барахтались у берега, шлепали по воде ладонями, дразнились.

Хуторское начальство отсутствовало. На крыльце правления сидел и чадил сигаретой казак в странном в жару грубошерстном пиджаке.

– Сидайте рядком, вместе ждать будем. Председатель еще утром в станицу умотал, как не обязанный, не доложил зачем. Случаем, не лекцию приехали читать? В прошлом месяце ждали лектора, но не приехал.

– Не умею читать лекции, – признался я.

– А чему обучены, какое имеете призвание?

– Художник, приехал рисовать ваш край.

Хуторянин покосился на мой этюдник.

– Верно поступили, выбрав Прихоперье, что ни дерево иль полянка – сказка. Только одни в лес не ходите – новичку раз плюнуть заблудиться, берите в провожатые Петра Круглова, – за бесплатно и с огромным удовольствием сведет.

Дом знатока лесных троп был неухоженным, точно в нем давно никто не жил: побуревшая соломенная крыша, которую изрядно потрепали ветры и галки, покосившееся крыльцо, неподметенные дорожки, сорванная ставня. Это было тем более странно, что хозяин – мужчина.

– Не до уюта Петру, печаль душу бередит, – догадавшись о чем я подумал, сказал хуторянин: – Лучший в районе плотник, золотые руки, все, кажись, умеет, коль надо чего поправить, сбить, к нему бежим. А до своего дома наплевать, раз остался холостым.

Не заходя во двор, казак позвал:

– Петр, выдь на минутку!

Скрипнула дверь, появился парень в выгоревшей солдатской гимнастерке, неподпоясанный, в галифе без сапог, в грубошерстных домашней вязки носках.

– В лес, видишь ли, приезжему надо, кому как не тебе сводить.

При слове «лес» на лице Петра проступили настороженность, недоверчивость.

– Проходьте, – пригласил хозяин неказистого дома.

– Пес у тебя дюже злющий, не приведи Господи цапнет, – заметил казак.

При упоминании собаки из-под крыльца высунул голову с оскалом острых зубов и зарычал вислоухий пес непонятной породы с обрубленным хвостом.

– Цыц, Мармотка! – приказал Петр, и собака послушно юркнула обратно. – В дом не приглашаю, там нынче дыхнуть нечем, хуже, чем во дворе. Отдыхайте, в лес поведу, как спадет теплынь.

Сарай, куда я вошел, был наполнен пряным сеном. Я прилег и почувствовал, как устал от тряской езды в кузове грузовика, как измаяла жара…

Проснулся от чьего-то вздоха. Привстал и увидел казачку неопределенных лет в туго затянутой на затылке косынке, которая скрывала лоб.

– Извините, что разбудила: кваску принесла, в подполе выстоян.

Я поблагодарил, собрался заплатить за угощение, но казачка наотрез отказалась от денег, напомнила, что я у нее в гостях. Наблюдая, как я припал к обливному кувшину, спросила:

– Надолго с сыном уходите?

– Самое большее до завтра.

Казачка провела ладонью по голове, поправила узел на косынке, отвела влажный взгляд, вздохнула.

– Стало быть, до завтра… – нараспев повторила женщина и заспешила: – Так отдыхайте, далеко еще до вечера.

Я попытался продолжить сон, но спать не хотелось, и вышел из сарая. За забором сквозь матерые дубы просачивалось тлеющее солнце, отчего казалось, деревья задымят.

– Вовремя встали, я будить собрался, – сказал Петр, поправил на плече ремень ружья, но не успел передо мной отворить калитку, как появилась мать с узелком.

– Положь, – потребовала казачка. – Галошки прикупила, Егорке придутся в самый раз, без такой обувки в распогодицу ноги промочит, затемпературит.

– Рая наказала купить?

– Сама надумала, подсказки не потребовалось. Ребячьи размеры редко завозят.

– Не возьмет Рая, сама знаешь, что откажется от подарка.

Не слушая возражений, казачка без лишних слов затолкала галошки в рюкзак сына.

«Неужели придется шагать по лесу во мраке? – забеспокоился я, не ведая, что в июле закат в Прихоперье поздний, долго будет не гаснуть, раскидывать красные крылья, тлеть печными угольками.

Шагать, не перекидываясь словами, было скучно, и я спросил Круглова о лесной ягоде, которая обжила с давних пор край:

– Слышал, что отыскать каминку трудно, народ прозвал ее вороньим глазом, хотя вполне съедобна.

– Нелюдимая ягода, – объяснил парень. – Сильно пугливая, норовит спрятаться от человека, не желает идти в руки. Увидеть нелегко – разве если посчастливится. Птицы и всяко зверье употребляют в пищу, а человек – нет, хотя не вредная для здоровья, разве что сильно терпкая – рот вяжет.

Возле дома из рубленого теса Круглов остановился.

– Я мигом, прикупить кой-чего надо.

В витрине сельмага были выставлены хомут, пара детских игрушек, рулон штапеля, банка с крупой, несколько пачек сигарет и томик Бабаевского в выгоревшей обложке.

– К Раисе спешите?

Рядом остановился знакомый казак в пиджаке.

– Выходит, снова Петр будет виниться, – продолжил казак. – Шестой год пошел, как в лес на заимку ходит, а все напрасно: строгая сильно Раиса, с характером. Раньше промеж них была любовь почище, чем в кино показывают. Одни завидовали, другие радовались чужому счастью, да только разбилась вскорости любовь…

Хотя я ни о чем не спрашивал, хуторянин поведал историю Петра и Раи.

Вернувшись с армейской службы, Круглов не отходил от бывшей одноклассницы, соседки по парте, смешливой Раи, на которую засматривалось почти все мужское население хутора. Стали гадать: чем ухаживание закончится, когда ждать свадьбу? Кое-кто даже подумывал о подарке молодым. Но приехала из Урюпинска в отпуск чернявая медсестра, и Петр забыл про Раю. Люди осуждали непостоянство парня, а Петру хоть бы что: сопровождал медсестру в клуб, провожал и чуть ли не до утра любезничал, даже как-то увез с ночевкой на рыбалку. Осенью девушка вернулась в Урюпинск, да не одна, а с Петром, который устроился в станице водителем молоковоза. Когда земляки передали новость, что Рая на сносях, пожал плечами: «С кем нагуляла? Знать, в Артановском будет матерью-одиночкой больше».

Сказанное дошло до Раи. Благополучно разродившись сыном, в первые крещенские морозы ушла с ребенком из хутора от бабьих пересудов, бьющих в спину обидных слов. Пошла на работу в леспромхоз, переехала на кордон.

– С той поры кукует там с сынком, – закончил рассказ казак. – А Петро осознал вину, стал ходить к Раисе и сыну: с медицинской сестрой вышел разлад. Пытается вину замолить, зовет расписаться, только Рая дюже характерная, не прощает, не будь вас, не позволит порог переступить.

Из сельмага вышел Петр с кульком конфет.

Дорога свернула к Хопру, пошла на взгорье, затем спустилась в низину и пропала возле опушки леса.

Мы оставили позади шаткий мосток через высохший ручей, вступили в перелесок молодых сосенок, дальше обступили чуть ли не стеной дубы, их ветви пытались царапнуть.

В темную ночь легко заплутать, но я был с опытным провожатым, хорошо знающим каждую тропку, даже каждое дерево, к тому же путь освещал ущербный месяц, зацепившийся за вершины разлапистого дуба. Совсем рядом покрикивал бессонный филин, недовольный, что непрошеные посмели в неурочный час будить хрустом валежника.

Затрудняюсь сказать, сколько прошло времени, пока впереди затеплился тусклый огонек. Казалось, он совсем близко, почти рядом, стоило чуть ускорить шаг, пройти чащобу, огонек то приближался, становился ярче, то пропадал…