Отрицательно качаю головой. Синеглазый с разумным терпением относится к моей апатии. Без лишних слов он уходит за аптечкой, и, вернувшись, вновь пытается хоть на каплю растормошить меня. Щедро залив разодранные в лохмотья костяшки перекисью, напарник зубами вскрывает упаковку с бинтом.

— Хорошо, что Мать этого не видит. Разбил знатно.

Даже не ощущаю ни капли пощипывания. Лишь шипучая пена заволакивает раны на обеих руках. Надо же, любовные раны — лучшая анестезия. А я-то, дурак, наркотой пичкался. Надо было всего лишь раньше узнать о подлости рыжей. Тогда на адреналине и бешенстве я бы и сам вынес бойцов на малом полигоне. Кипельно-белая ткань ложится на руки, на манер того, как обычно обматывают кулаки перед тренировкой. Ирония судьбы. Тот, кого я все детство вытаскивал из похожего состояния, сейчас как никто лучше понимает меня и всячески пытается ободрить. Моими же уловками. Даже жаль, что не работает. Как мёртвому припарка.

Девингем теперь не оставит меня в покое. Не удивлюсь, если именно Джейми отстучал ему, что я здесь. Я не хочу никому попадаться на глаза сейчас. Не желаю ни с кем разговаривать, даже с ним. Кажется, именно теперь я осознал, что он находил в молчании и одиночестве, когда моральная боль брала верх. Мне нужен этот таймаут. Скрыться ото всех и спокойно зализать раны.

Молча поднявшись с места, как бледная тень самого себя вчерашнего, я устремляюсь к выходу из зала. Брат настырно шагает за мной. За дверью караулит моя группа, обеспокоенно норовя заглянуть в лицо. Обвожу их всех взглядом и, глаза в глаза столкнувшись им с Джейми, втягиваю шею в плечи. Выходит, они слышали мой ор? Караулили от желающих потренироваться? Делаю шаг вперёд. Нечего сказать им сейчас, нет слов на то, чтобы оправдаться и успокоить. Плевать, даже если поползут грязные слухи по Штабу. Они непременно снежным комом свалятся мне на голову. Уж Найты об этом позаботятся. Выходит, они даже не при чем. А ведь моя паранойя именно им приписала внезапный визит русских.

Словно на быстрой перемотке. И вот, уже возле собственной двери, я настырно тычу в замок ключом. Оборот, другой. И вид спальни заставляет меня поёжиться от нагрянувших воспоминаний. Вечерние сумерки постепенно сгущаются, оттого в помещение чернильной дымкой заволокло все. Вот только топот этот я узнаю из тысячи. Щелкнув выключателем, устремляю взгляд к полу и обнаруживаю Тимку, радостно нарезающего круги возле меня.

— Ольга ничего не стала забирать. Совсем.

Стекаю на пол, устремляя все внимание на пса. Даже его бросила… Плюнула даже на собаку, в которой не чаяла души.

— Тимка… — поглаживаю льнущего ко мне щенка. — Тебе, очевидно, за туфли отомстили?

— Где у тебя водка?

— Не нужно. Спасибо, Каин. Оставь меня, пожалуйста.

— Рик…

— Оставь меня, — куда более жёстко, чем в первый раз, говорю я, поднимая на брата взгляд. Неужели ты не видишь, что мне нужно побыть одному.

— Хорошо, — скрепя сердце, напарник даёт добро. — Только прошу, будь на связи и не делай глупостей.

— Хватит одной…

Кивнув, Девингем скрывается за дверью, тихонько прикрывая её за собой. Хаски уже успел облизать все, что ему попалось под нос. Вот кому все равно. Он любит всех и вся, и никогда не сумеет осознать всех человеческих перипетий. Запираю дверь на замок. Все на своих местах, ровно так же, как было утром. Вещи Ольги разбросаны по стульям. Да, вчера я не думал, куда отшвыриваю тряпки в порыве страсти.

Вновь разум захлёстывает поток ненужных воспоминаний, безжалостным катком расплющивая мозги по черепной коробке. Привалившись к стене спиной, крепче прижимаю к себе Тамерлана, будто он моя единственная спасительная соломинка в этой какофонии предательства и боли. Радостный от моего внимания, он тянется к лицу мордой, успевая лизнуть меня по кончику носа. От неожиданности я смеюсь. Вот только хорошего в этом мало.

Задыхаюсь в этом хохоте, мало-помалу чувствуя, как он переходит в нечто менее приятное. Сам не замечаю, когда смех превращается в рыдания, а по лицу обжигающими каплями принимаются течь слезы. Остановись, О’Хара, как же низко ты пал. Зажимаю рот ладонью, силясь сдержать истерику, но твердости воли не хватает. Осознание собственной сломленности добивает окончательно. Я жалок настолько, что не в состоянии даже подавить эмоции.

Все удары судьбы, все тяготы и предательства я всегда старался встречать лицом к лицу, сохраняя твёрдость характера. А здесь выгорел дотла, дошёл до ручки и не могу нащупать треклятый стоп-кран. Ненавижу себя такого. Кусаю кулаки, пуще прежнего терзая раненую кожу. Не спасает. От этого становится ещё тоскливее и хуже. Взвыв, как волк одиночка, я обессиленно укладываюсь на полу и сворачиваюсь в комок. Пёс растерянно наблюдает, будто осознавая масштабы накрывшего меня цунами. Дожил, Рик. Настолько ничтожен, что тебя жалеет даже собака.

Когда я ревел в последний раз? Кажется, в далёком детстве, когда впервые хорошенько сцепился с Кайлом и получил сполна. Да, та проигранная драка казалась мне самой большой и досадной частью чуть ли не всей жизни. Реалии сменились, и я научился держать себя в руках. Вот только сейчас нет сил сжимать пальцы. Быть может, после этого мне станет легче.

Убожество сложившегося положения медленно, но верно начинает приводить меня в ярость. Всхлипы нарушают тишину все реже, а я все пламеннее начинаю ненавидеть себя за этот ход событий. Слезы текут. Кто она такая, чтобы из-за неё сносить такое унижение, пусть и за закрытой дверью? А ведь она однажды показала истинное лицо. Да, именно там, в загородном доме, когда выпачкалась в чужой крови.

“Как низко я ещё должна буду пасть?” О-о-о, кто ещё пал. Именно по её милости я опустился ниже плинтуса и как сопливая девка дал волю эмоциям. Слава Штабу, что хоть в покоях отменная шумоизоляция, и мои вопли никто не услышит. Закипаю все больше, но общий градус безумия не иссушает влажные дорожки на лице. Капли все ещё предательски текут из глаз, вопреки отсутствию всхлипов.

“Я не хочу тебя больше видеть!”… Так она сказала тогда. И это было истинно верным. Именно тогда её маска дала трещину, под гнётом по-настоящему чудовищных обстоятельств. Очередная капля разбивается о паркет, и я в немом приступе отчаянья хлюпаю ладонью по луже, как малое дитя. Я так старательно выстраивал свою реальность, черт подери, даже готов был создать с ней семью. А что она? Срам божий, надеюсь, она не забеременеет после вчерашней ночи. Спиногрыз от неё мне не нужен. Впрочем, это было бы красивой ответной местью. Господи, О’Хара, о чем ты только думаешь?

Не желаю ей мстить и видеть тоже. Ни её, ни Павла. О, клянусь, Рокоссовский, при следующей нашей встрече я непременно тебя убью. Раньше жалел ради Ольги, теперь же пощады не жди. Пес поддевает меня мордой под ладонь, и забирается под руку, послушно укладываясь рядом. На автомате начинаю поглаживать его за ухом.

— М-да, Тима. Теперь ты только мой ребёнок.

А оно мне нужно? Нет. Но и сил отдать его в псарню мне не хватит. Я не поступлю так же, как она. Не предам того, кто слепо верит. Обняв щенка покрепче, лежу на полу. Даже холод паркета не остужает разгорячённое от злости, боли и обиды тело. Закрываю глаза. Нет сил встать. Зачем? Впрочем, я знаю, как можно хотя бы попытаться заглушить внутреннюю боль.

Разбито поднимаюсь на ноги вместе с Тамерланом в руках и бреду в кабинет. Нужно забыться, отвлечься от обрывков воспоминаний. Роюсь в баре и выуживаю на свет божий бутылку водки. Да. Каин был прав. Иным образом сейчас не вытравить её из головы.

Или в покоях неимоверно душно, или же я задыхаюсь от внутренних мытарств. Подхожу к окну в спальне и открываю его настежь. Улицу уже полностью захватила ночная тьма, а жаркий дневной воздух заметно остыл, и теперь прохладными дуновениями медленно овладевает комнатой. Так легче. Опускаю Тамерлана на пол. Надо накормить этого балбеса. Он весь день голодный. Сегодня ещё и тренировка должна была быть. Гори все огнём. Пополнив миску кормом, я вновь возвращаюсь к окну. Настолько жарко и душно, что отходить от него совсем не хочется.