— Из грязи в князи?

— Ну, типа того.

— Я поражаюсь вами. Неужели не противно спать с человеком, к которому не чувствуешь любви? — укоризненно глядя на меня, спрашивает рыженькая.

— Никогда не задумывался над этим прежде, а теперь и сам не знаю, как мог быть настолько ветреным.

— Хочешь сказать, что сейчас что-то изменилось?

Разящий скепсисом тон Ольги от чего-то побуждает во мне очередной транш веселья и озорства. Если бы ты догадывалась о моих чувствах, то не прощупывала бы почву настолько лобовым способом. Значит, мой план движется успешно, и пока она даже не подозревает, что в обозримом будущем её ждут сюрпризы. Это, безусловно, хорошо. Нужно продолжать в том же духе.

— Ток невероятным образом ставит мозги на место, и, знаешь, провиснув на веревках и собственных руках, уверенный в том, что мне не выжить, я переоценил, наверное, все свои жизненные постулаты и принципы.

Вновь тонко увожу её от сути, искусно подбирая слова. По сути, если бы она вслушалась в сам смысл сказанного, то сумела бы построить отдалённые догадки на счёт моего отношения к ней. Однако, по всей видимости, меня спасает факт того, что она привыкла воспринимать мои слова без двойного дна. Это тоже хорошо, так я смогу подольше потомить её в сладком периоде непредсказуемости и осторожных ухаживаний. Дам ей время осознать все постепенно и окончательно решить, готова ли она жить здесь, в ритме Штаба.

— Такое кого хочешь образумит.

— Ещё вопрос?

— Определённо.

— Чувствую, ты решила вспомнить о своей профессии. Ощущение будто я на интервью.

— Правда, я не знаю, как ты отреагируешь. – заметно погрустнев, высказывает свои опасения новоявленный репортёр.

— Что такого нехорошего ты задумала спросить?

— Это о твоей родной матери.

Вот об этой, позволения сказать, кукушке, я точно говорить не хочу. Немая пауза между нами затягивается всё больше. Она спокойно ожидает моего ответа, а я даже не знаю, что ей сказать. Я всегда предпочитал избегать даже малейших отсылок к ней. Хотя, в конце концов, когда то я сам впервые рассказал своей соседке о ней. Да и она имеет право знать, не только обо мне. Смирив собственное отвращение, я положительно киваю собеседнице головой. Что поделать, женщину, как и её любопытство, нужно удовлетворять всегда.

— Почему ты даже упоминать о ней не хочешь?

— Она этого не заслужила. Говорят про тех, о ком есть что сказать. Мне о ней, кроме того, что она поступила как последняя сука с собственным ребёнком, припомнить нечего. И это не влияние Отца или Ким, это моё собственное мнение. У меня есть замечательная мать, пусть не родная, не это важно, у некоторых кровные мамаши в десятки раз хуже, чем моя приёмная. Я не жалуюсь. И с отцом хорошо жилось.

— Неужели тебе никогда не хотелось найти её и спросить, почему она так поступила?

— Зачем? Я не был ей нужен даже тогда, когда был новорождённым, Оля. Теперь она не нужна мне. Всё просто. Тогда отец не смог найти её, хоть и перевернул всю Россию, что само по себе настоящий подвиг, потому что искать человека во вражеской сверхдержаве и остаться незамеченным практически невыполнимая задача. Эта дамочка в тех же условиях, даже если сильно захочет – никогда меня не найдёт. И, слава богу.

— Но ведь она родила тебя.

— Прости мне мою грубость, но рожает сейчас любая шлюха. Чтобы родить много ума не нужно. Трудно воспитать ребёнка, да. Но не родить и бросить, испугавшись за свою шкуру. И я никогда ей этого не прощу.

— Того, что она тебя бросила?

— Нет, Оля. Она не дала мне выбора… Испугавшись за себя, студентка не задумываясь разменяла собственного младенца. Бросив меня на откуп Штабу, выкроить себе жизнь. Какая молодец, правда? А я вынужден был по умолчанию стать Наследником организации, которая вечно спасает драную планетку от таких же обученных патриотов до мозга костей. И не потому что нам хочется, а потому что мы не умеем ничего другого. В свои двадцать два я даже на несчастных коньках кататься не умею, зато могу катаной кого угодно на ломтики порезать. Да, у меня куча денег, но некуда их тратить, нет целей, потому что вся никчемная жизнь пройдёт здесь и на благо Америки, под пытками, прицелами и сплошным страхом за жизнь близких. Я не умею жить, Оленька, как нормальные люди. А если бы она сбежала со мной, то у меня могла бы быть нормальная жизнь. Школьные друзья, ты думаешь, они у меня были? Нет. Я ни с кем не общался там и был как псих-одиночка, потому что мне было некогда дружить, некогда ходить в гости и некуда звать. Я приходил и как проклятый до самой ночи подыхал на тренировках. Я мог бы работать как нормальный человек, а не проминать татами собственным телом, падая носом в пол после очередной комбинации, и не отлеживаться после задания неделями. У меня была бы нормальная семья, за жизнь которой я мог бы не опасаться каждую секунду и не думать о том, что их заставят страдать ради того, чтобы прижать меня к стене. Да даже дожить до восьмидесяти, а здесь у меня шансы, в среднем, вдвое меньше. Мне никогда не понять её. И не простить.

В своеобразной истерике, я вываливаю на зеленоглазую практически все свои внутренние переживания, связанные с матерью. Она задумчиво обрабатывает полученную информацию, опустив взгляд в пол, а я лишь молча перевожу дух. Голова вновь начинает раскалываться, а изнывающее тело требует смены положения, но я не шевелюсь, ожидая её реакции. Зачем я выболтал все? Моё нытье было лишней для неё информацией.

Безысходность накрывает меня с головой. В самой глубине души, я боюсь, что она поступит так же, как моя мать и бросит меня, когда я предложу ей остаться в Штабе… Эта перспектива удручает меня не на шутку. Если все так произойдёт, то я вообще не смогу никому верить. Всё, что я так старательно планирую выстроить, рушится в сознании. Почему она молчит? Не знает что сказать? Или задумывается о том, нужна ли ей такая жизнь со мной? Не знаю, и чем дольше она молчит, тем больше я паникую. В тот самый момент, когда я набираюсь смелости прервать молчание, тишину нарушает голос русской:

— У тебя может быть семья и здесь.

— Политический брак меня не прельщает, добровольно никому такая жизнь не нужна, только по расчёту, что тоже не в радость.

— Ты просто плохо ищешь. Счастье, как правило, рядом с нами, только мы не умеем смотреть по сторонам.

— Вот скажи, ты бы как поступила на её месте? – пытаясь успокоить собственные опасения, осторожно интересуюсь я.

— Уехала бы с Райаном. Любимого мужчину и тем более ребёнка я бы не бросила ни за что.

Она уверенно, одно за другим, произносит слова, а в моей душе начинает теплиться надежда, постепенно разрастаясь до поистине амбициозных масштабов. Она будет моей, стоит мне лишь приложить для этого должные усилия. И я сделаю все, что смогу и даже то, что будет неподвластно. Теперь я уверен в её настрое. Оказалось, что она обладает достаточно боевым характером. Приятный сюрприз. Это позволит моей девочке легче выживать в жёстких условиях Штаба.

Я наивно полагал, что изучил её, а моя очаровательная пленница внезапно начала открываться передо мной с новых граней своего темперамента. Нежную и беззащитную Оленьку, оказывается, реально довести не только до самоубийства, но и до пламенной ненависти, разбудив в ней хитрого и опасного противника. Да, Джейсон, ты наживаешь себе врагов даже там, где их, казалось бы, нереально заработать.

Медные локоны струятся по её плечам, и я окончательно теряю трезвость рассудка, представляя её взлохмаченной, раскрасневшейся от смущения, но с ног до головы объятой пылом страсти. Я бы многое отдал за это. Но, к сожалению, от меня требуется лишь терпение, которым я обделен от природы. Настоящий закон подлости. Крепись, Рик, возможно, тебе удастся дойти до этих фантазий в реальности.

Развеивая очередную бесплотную эротическую фантазию, в помещение, отвешивая лёгкие поклоны, входят санитары. Что, уже пора? Сейчас меня снова будут вертеть, мазать и бинтовать. Сущий ад. Начинаю всем своим естеством тихонько ненавидеть любые медицинские действия. Такими темпами у меня даже на лечение порезов от листка бумаги будет дичайшая аллергия. Молча Оля отходит от кушетки, вновь предоставляя им плацдарм для обработки. Если разобраться честно, то я настоящее пособие для интернов. Хвала небесам, ко мне хоть экскурсии не водят.