- Даже сейчас? – и Вадим подошел очень близко и впился губами в и без того покрытую незаживающими засосами шею младшего.

Глеб покорно откинул голову и запустил пальцы в начинавшие отрастать волосы старшего – он решил больше не выбривать виски, а вместо этого состриг хвост, и оттого их прически стали очень похожи. За прошедшие две недели в их жизни было очень много секса – странного, не всегда приносящего удовольствие, грязного, до жути физиологичного, болезненного и мало возбуждающего. Глеб покорно сносил это, уже практически не испытывая былого желания. Иногда в его памяти проскальзывал былой Вадим – слишком правильный, вечно за что-то отчитывающий, потный, в кожаных штанах, отталкивающий его от себя, но вызывающий при этом буквально каменную эрекцию. Нынешний язвительный, плюющийся ядом и нигилизмом, высмеивающий Донбасс и свои прежние убеждения брат вызывал лишь желание курить с ним на общей кухне, обсуждать стихи – не споря, не злясь, не мечтая разбить графин о его бестолковую голову, а потом разойтись по разным спальням и вспоминать то, каким он был – ненавистным, тошнотным, нудным до зубовного скрежета, но родным и желанным. Ловушка словно вытравила из этой оболочки саму суть его брата, и Глеб испытывал к новому Вадиму смешанные чувства удовлетворения, уважения и желания сбежать к тому – ненавистному и обожаемому.

Бекрев, которого они взяли на клавиши в обновленную Агату, тоже был приятно удивлен трансформации Вадима и после первой репетиции утащил Глеба в темный угол и зашептал:

- Ты что с ним сотворил? Это же совсем другой человек! Ему словно мозги вправили. А песни он какие пишет!

Глеб с гордостью кивал, а сам лихорадочно пытался найти объяснение тому, почему Вадим упорно отказывался взять в руки гитару и проверить настройки звука, а все передоверил их звукачу, сам же лишь повторял текст и придумывал движения у микрофона.

С Никоновым вышла и вовсе нелепая ситуация. Пить Вадим отказался, но и Глебу не стал запрещать, и тот, решив взять брата измором, вливал в себя коньяк стаканами. А старший лишь читал свои новые стихи, его беспрестанно перебивал Никонов, потом они читали уже на два голоса, импровизируя, смеясь и словно забыв о существовании продолжавшего напиваться Глеба. Вадим вспомнил о его существовании лишь под утро, когда заметил, что брат валяется под столом и храпит, пока они с Лехой сочиняют очередной революционный шедевр. Вадим вздохнул и вызвал себе такси, пообещав вернуться чуть позже, когда Глеб придет в себя. Когда тот, наконец, очнулся, то был немало удивлен, что брат не потащил его в душ, не отвесил затрещину, не сунул в нос нашатырь, скорую не вызвал, наконец, как он неоднократно поступал в прошлом. На телефоне даже не было ни одного пропущенного. Глебу пришлось звонить самому.

- Уже оклемался? – без тени заботы в голосе поинтересовался брат. – Давай, возвращайся, у меня тут после бдений с Лехой крутая идея песни нарисовалась.

После этого Глеб и решил сводить-таки брата к Алесе, узнать ее мнение. Ловушка ловушкой, но поведение старшего все больше напоминало намеренную игру, притворство. Он словно специально издевался над братом, демонстрируя ему, каким бы он мог быть, если бы вдруг стал тем Вадимом, о котором Глеб мечтал все эти годы.

Перед этой встречей старший отчего-то по-настоящему волновался. Долго подбирал одежду, тщательно причесывался, даже настоял на покупке цветов, чего Глеб отродясь не делал, считая Алесю своим парнем. Она давно продала их с Ильей квартиру и переехала в элитный квартал в самом центре столицы. Она скептически отнеслась к предложению Глеба поближе познакомиться с Вадиком и, кажется, не поверила его словам о полном духовном перерождении его брата. Но уже с порога – Вадим не успел не сказать ни слова – она вдруг протянула ему ладонь и ласково улыбнулась, а он почтительно склонился и коснулся губами тонкой сухой кожи. Увидев белые каллы в его руке, она вспыхнула:

- Вам Глеб сказал, что я люблю эти цветы?

- Да ты чего, Алесь, откуда мне знать, какие цветы ты любишь? Я тебе их отродясь не дарил, - развел руками недоумевающий Глеб.

- Угадали? – Алеся сделала шаг к Вадиму и внимательно всмотрелась в темную бездну его проницательных глаз, словно увидев там что-то знакомое.

Они проговорили весь день, затем всю ночь. Глеб бренчал на гитаре, пели оба – Вадим значительно хуже, чем раньше, чего тоже не мог не отметить младший. Затем оба читали стихи по очереди, и Алеся прикрывала веки, когда слушала Вадима. В эти мгновения черты ее лица разглаживались, вся она словно смягчалась, округлялась, становилась податливой, воздушной, почти сливалась с вязкой поэтической атмосферой их импровизированных посиделок. Ее табурет двигался все ближе к Вадиму, наконец, их бедра соприкоснулись, и старший наклонился к ней, что-то шепча ей на ухо и возбужденно дыша. Глеб почувствовал, как внутри него все запылало, вспомнив, как когда-то точно так же Вадим соблазнял Юлю. Он вскочил, отшвырнул табурет и схватил старшего за шкирку.

- Мы уходим. Я что-то неважно себя чувствую. Поехали домой.

- Поезжай один, - брат даже не обернулся в его сторону. – Вызывай такси, я чуть позже подъеду.

- Нет, ты поедешь сейчас! – почти завизжал Глеб, но взгляд его споткнулся о каменный взгляд ничего не выражающих карих глаз – в них не было ни злобы, ни возмущения, ни стремления поставить на место зарвавшегося мелкого… только равнодушие.

- Езжай домой, Глеб, я скоро буду. Хочу расспросить Алесю об Илье. При его жизни мы мало общались. Хочу узнать о нем больше.

- Тебя заинтересовал вдруг Илья?! – заорал Глеб. – Тебя интересует Бекрев, ты торчишь ночами у Никонова, сочиняя с ним стихи, ты обжимаешься с женой моего лучшего друга, и единственный человек, на которого тебе плевать – это я!

- Глеб, не драматизируй, - ладонь Алеси легла ему на плечо. – Все будет хорошо. Мы еще немного поговорим, и я отпущу его. Поезжай.

Вадим вернулся под утро и навалился на уже задремавшего было Глеба, подмял его под себя, расстегнул на себе джинсы, а на нем – только приспустил домашние штаны и вошел резко, без подготовки. Глеб охнул и зажмурился. Все было кончено буквально за пять минут, и Вадим тут же отвернулся и вырубился, а Глеб лежал, глядя в потолок и не понимал, правильно ли он поступает, возвращая миру Агату. Такую странную Агату.

Они долго и упорно репетировали концертную программу, почти сплошняком состоявшую из новых песен братьев. Лишь в конце Глеб настоял, чтобы они включили блок хитов, иначе Олимпийский им попросту не собрать, и придется ехать в тур по клубам и ДК. На «Опиуме» Глеб требовал, чтобы брат взял, наконец, в руки гитару – публика привыкла к его яркому соло, с которым не справлялись ни Валера, ни даже Николаев.

- Бери этот Лес Пол! – кричал Глеб, упорно сопротивлявшемуся Вадиму. – И сыграй это чертово соло уже! Хрен с ними с остальными песнями, но соло в «Опиуме» должен играть ты! Иначе нас разорвут на клочки.

Вадим нерешительно взял гитару, словно не зная, как ее держать, с какого края подступиться. Накинул на плечо ремень и странно уставился на струны.

- Ну давай же, чего тянешь? Покажи класс!

Вадим провел пальцами по струнам, несколько секунд продолжая задумчиво смотреть на них, а потом убрал гитару в сторону.

- Я не могу.

- Это еще почему?

- Не могу и все.

- Забыл что ли? Разучился за время пребывания в ловушке? – Глеб подошел к брату и тряхнул его за плечи. – Соберись!

- Не могу, я сказал. Пусть Валера играет, я буду петь.

- Да поешь ты паршиво. Фальшивишь на каждой фразе. До концерта два месяца, а у нас одна хрень выходит! – в сердцах крикнул Глеб.

Вечером снова был секс – механический, грязный и болезненный. Глеб уже привык и не сопротивлялся. Но и не возбуждался. А Вадиму, казалось, было все равно, хочет его брат или нет. Уже после окончания, когда оба лежали в постели и курили, страшная мысль вдруг посетила голову Глеба. Он поднялся на локте и заглянул в глаза брату: