- Вадик, мы не для того с тобой расходились, чтобы сейчас опять начинать скандалы. Если тебе нужны деньги или половину прав на Агату, я все обеспечу, но ехать за мной в Асбест не нужно.
- Вообще-то там и мой дом тоже.
- Да? А я думал, твой дом там, где заднице тепло, - язвительно выплюнул Глеб, продолжая стоять у стены, скрестив на груди руки.
Вадим резко поднялся, подошел к нему и уперся ладонями в стену, вжимая в нее Глеба. Тот сделал глубокий вдох и попытался выскользнуть, но старший был сильнее. Он приблизил лицо к раскрасневшемуся младшему, касаясь губами мочки уха, и прошептал:
- Ты ведь этого от меня хочешь, да?
Грудь Глеба вздымалась непозволительно высоко и недопустимо часто, но он все же нашел в себе силы помотать головой и хотя бы попытаться оттолкнуть брата, но Вадим лишь злорадно рассмеялся, а затем вцепился пальцами ему в горло и накрыл губы яростным, почти агрессивным поцелуем. Глеб опешил и замер, не шевелясь, не отвечая на этот внезапный поцелуй. Лишь когда брат оторвался от его губ, а в бездне карих глаз проступила темная похоть, Глеб нашел в себе силы пробормотать:
- Этому ты тоже научился в ловушке? С Пашкой практиковался?
И тут же сжался из страха схлопотать оплеуху или затрещину, но Вадим лишь расхохотался.
- Вроде не первый раз целуемся. С чего такая реакция?
- Не первый, - кивнул Глеб. – Но первый по твоей инициативе.
Большой палец Вадима лег на едва заметную ложбинку над верхней губой младшего и медленно заскользил по аккуратной шершавой кромке вниз, обводя контур, а затем ворвался вдруг в рот изумленного Глеба, и тот не посмел сопротивляться, смыкая губы вокруг пальца брата. Вадим прижался к нему всем телом, медленно погружая палец ему в рот, и Глеб вдруг почувствовал, что брат возбужден – возбужден по-настоящему. Так, как не был возбужден никогда прежде в его обществе. Да чего уж там душой кривить – раньше Вадим не возбуждался ни от их поцелуев, ни от удачных концертов, ни от объятий и прочих проявлений братской близости. Это Глеб беспрестанно бегал в туалет, чтобы снять напряжение, а у Вадима такой проблемы попросту не возникало. Временами Глеб мечтал, что и брат когда-нибудь поступит так же – когда-нибудь, когда почувствует к Глебу нечто большее, чем простое братское участие. Но мечты так и остались мечтами.
И вот Вадим стоит, прижимаясь к нему возбужденным пахом, и Глебу надо бы прогнать его, оттолкнуть, заставить испытать хоть каплю тех страданий, что переживал многие годы он сам, но он просто не находит в себе сил для обид и мести. Отомсти он сейчас, и шанс заполучить то, о чем мечталось так давно, может окончательно удрейфовать в прошлое.
- Вадик… - бормочет он, гладя ладонью бритый висок, запуская пальцы в растрепанные кудри. – Скажи что-нибудь. Что изменилось?
- Молчи, дурак, - шепчет Вадим, а рука его уже забралась под рубашку Глеба и лихорадочно ощупывает его впалый живот, пытаясь скользнуть за пояс джинсов.
Глеб поспешно расстегивает их сам и откидывает голову, подставляя шею для поцелуев. И Вадим целует – лихорадочно, горячо, беспорядочно, а руки его блуждают по груди, ища пуговицы и не находя их, раздирая, наконец, рубашку и гладя прохладную грудь с такими трогательными волосками… Губы спускаются все ниже, замирают на ключице, и Глеб стонет от сладкой волнительной боли, когда брат засасывает тонкую чувствительную кожу. Он с трудом верит в происходящее. Это сон, это безумие – как тогда в той психушке, которой и не существовало вовсе. Вот и нынешнего Вадима, покрывающего его грудь исступленными поцелуями, попросту не может существовать. Все это – плод изувеченного Глебова воображения, которое ловушка обнажила до предела. Сдирая с младшего рубашку, Вадим прижимает его к себе и медленно волочет в сторону спальни, а Глеб бредет туда словно в тумане. Вадиму не хотелось этого в 22, но захотелось вдруг в 55? На задворках сознания зудит и вибрирует мысль о том, что все это не может быть правдой, что Вадик просто повредился рассудком, раз вытворяет такое. Но даже если и так, даже если он сам не осознает, что делает, а назавтра возненавидит и себя, и Глеба за все совершенное, Глеб просто не имел права упускать такой шанс. И гори оно все синим пламенем.
- Скажи, ты…у тебя было уже что-то подобное? – и горячие губы впиваются в чувствительную зону за ухом.
- Почти, но не совсем, - бормочет Глеб, выгибая спину и подставляя все тело бесстыдным поцелуям и ласкам брата, тем самым безмолвно давая согласие на апофеоз Содома. – А у тебя?
- Такое только с бабами, - коротко бросает Вадим и толкает Глеба на кровать, а затем медленно стягивает с него уже расстегнутые джинсы.
Через несколько мгновений в сторону летит и белье, и вот Глеб уже полностью обнажен, а Вадим - по-прежнему в одежде – накрывает его своим телом, трется пахом о его окаменевший член, и Глеб утробно стонет, комкая в кулаках несвежие простыни.
- Вадик…
Он тянет к нему руки, пытаясь стащить футболку и коснуться теплой обнаженной груди, но старший отстраняется и раздевается сам – на удивление методично и флегматично. Когда на пол слетает последний и в их случае самый важный предмет гардероба, Глеб готов кричать от предвкушения. Он приподнимается, обвивает руки вокруг талии брата, привлекает его к себе, тыкается носом в плечо и бормочет:
- Что произошло? Что изменилось? Почему?..
- Тссс, - только отвечает Вадим и мягко, но настойчиво раздвигает его колени, устраиваясь между них.
Глебу отчего-то вдруг вспоминается Бекрев с его неуклюжими попытками сделать ему хорошо, но в то же время не причинить боль, не обидеть. Вадим подобными вопросами бытия даже не задается, да и вообще церемониться, кажется, совсем не собирается. Шарит рукой по прикроватной тумбочке, лезет в ящик, чертыхается…
- Что, вазелина нет? Ты не готовился к приходу старшего брата?
- Пошел к черту, мудак, - бормочет счастливый Глеб.
- Предлагаешь обойтись так? Ну смотри, тебе же хуже будет…
- Там от Таньки лубрикант какой-то должен был остаться, она любила эти мерзкие фруктовые штуки…
Глеб сползает с кровати, пару минут копошится в нижнем ящике тумбочки и извлекает, наконец, маленький бордовый тюбик.
- О, вишневый! Как раз как ты любишь, - усмехается он, кидая лубрикант брату.
- Я бы предпочел что-нибудь без запаха, но раз так…
Бред, какой бред…. – на секунду проносится в голове Глеба. Они уже взрослые, почти пожилые мужики, прожившие большую часть жизни. Ссорившиеся, ненавидевшие друг друга, вместе пробовавшие наркоту и писавшие странные похотливые песни, вместе толстевшие и худевшие, отращивавшие кудри и состригавшие их, носившие нелепые рубашки и модные рокерские прикиды. И вот теперь окончательно разошедшиеся в разные стороны и вдруг оказавшиеся обнаженными в одной постели. Родные братья… Видела бы их сейчас мама, и суды и взаимное поливание грязью показались бы ей белой полосой в их разномастной жизни, в которой никуда они друг от друга деться так и не смогли…
Вадим матерился, пытаясь одновременно надеть презерватив и смазать его уже изрядно подсохшим розоватым лубрикантом, в воздухе пахнуло прогорклой вишней. Глеб поморщился: вся сцена виделась ему каким-то нелепым сюром. Все должно было происходить совсем не так, совсем не здесь и…не с ними? Может быть, если бы тогда, в 1986, Вадик ответил ему взаимностью, отправился бы за ним, в темноту ночи, перестав обжиматься с рыжеволосой Таней, прижал бы его к дереву, поспешно стащил бы штаны и без лишних слов и церемоний… без люксовых гондонов, без фруктовых лубрикантов, выглядевших сейчас как дорогая и бессмысленная попытка исправить то, что исправлению уже не поддавалось… И лучше бы было больно и стыдно, чем вот так…
Но Глеб покорно развел колени, наблюдая, как Вадим возится между его ног, и закусил губу, ощущая, как в него вошли, не заботясь о его комфорте. Старший принялся медленно двигаться, опираясь кулаками о кровать и издавая какое-то совсем не эротичное пыхтение. Глеб смотрел в его натужное покрасневшее лицо и не узнавал своего правильного брата: из глаз его пропала томность, вечно жившая там в странном сочетании с нудным назидательством. Они были пустыми и ничего не выражали. Сдержанная грусть, насмешка… и снова пыхтение. Глеб отворачивается к стене и чувствует губы брата у себя на шее.
