- Я не знаю, где мой брат, - отчеканил Глеб, опрокидывая вторую стопку водки. – Пытаюсь совместить факты – его уход, развод с Юлей, пистолет этот, откуда-то взявшиеся деньги. Может, он на органы себя пустил? – мелькнула вдруг в голове Глеба безумная мысль, и Сурков тут же весело расхохотался.
- Ваши версии раз за разом становятся все безумнее. Ну что ж, если вы так хотите удостовериться, это не так сложно будет разузнать на самом деле. По рынку органов я Вадима пробью – исключительно для вашего спокойствия. А что касается Донбасса… вам я туда организовывать поездку не стану, даже не просите. Я съезжу туда сам, все равно у меня там и свои дела есть. По результатам отзвонюсь. А вам бы посоветовал посидеть дома и расслабиться. Вы с этими поисками брата совсем расклеились. Что там с уголовным делом против вас кстати? Продвигается? Обвинение выдвинуто?
Глеб дернул плечами.
- Не знаю, но поездки по России пока разрешили.
- Прекрасно, - Сурков наклонился и дружески похлопал Глеба по плечу. – Вот и съездите хоть на тот же Алтай, как вам Устланд рекомендовал. Если там хорошо медитируется, тогда именно там вам и место сейчас.
- Он говорил, что Вадим может оказаться и там. Помимо всего прочего.
- Ну вот и вторая причина туда смотаться. Поезжайте, серьезно вам говорю. Поезжайте один, без супруги – на пару недель. За это время я про Донбасс все выясню. Может, и следствие к тому моменту продвинется. Больше вы ничем все равно здесь никому помочь не сможете.
Билет на самолет Глеб купил в тот же день. Он и сам удивился поспешности своего решения, словно кто-то за него его принял и исполнял теперь руками Глеба. В тот момент ему казалось, что он просто должен делать хоть что-то, а не тупо сидеть на месте. Вон даже ненавистный Сурков и тот расщедрился на поездку в Донбасс, а он, Глеб, для спасения собственной же шкуры не может сделать ровным счетом ничего. Пусть это будет Алтай – минимальная жертва богу свободы. Глеб повторял эту фразу вслух, иногда – бормоча одними губами, словно заговаривал себя или пытался убедиться в собственной правоте.
Всю ночь перед вылетом он не вылезал из интернета, выбирая турбазу получше, и в конечном итоге остановился на “Высотнике”, расположенном в 50 километрах от подножия трехглавой Белухи – главной достопримечательности Алтая. Он не собирался карабкаться на гору или вообще даже приближаться к ней, но попробовать оказаться в том месте, на которое усиленно намекал ему Устланд, он просто должен был. Может статься, где-то там сидит сейчас и Вадим…
Из вещей Глеб покидал в сумку только самое необходимое, побольше сигарет и гитару. И в вечер перед вылетом снова набрал Юлю.
- Я улетаю на Алтай на пару недель, - предупредил ее он. – Просто чтобы вы знали. Звони мне, если вдруг что-то выяснится.
- Думаешь, он там? – дыхание Юли участилось.
- Я не знаю, - не хотел ей лгать Глеб.
- После нашего с тобой тогдашнего разговора про Устланда… - начала она, - знаешь, все как-то так совпало: ты на Алтай, а я… мы… на Тибет хотим махнуть. Маршрут уже выбрали – пешее восхождение до одного местного монастыря. Не факт, что найдем Вадима, но, может, хоть какие-то ответы получим…
- С Андреем? – не удержался Глеб.
- С ним, - не стала увиливать Юля.
Ему вдруг захотелось просто пожелать ей счастья – не ерничать, не ехидничать, не ухмыляться, не обижать и не обижаться.
- Пусть это тебе поможет, - совершенно искренне произнес он и положил трубку. – И пусть это поможет мне, - добавил он в пустоту комнаты.
Таня была удивлена, когда муж вдруг так внезапно сорвался с места, чтобы помчаться отнюдь не в Барселону и даже не в Асбест. Но сопровождать его не захотела, да он ее и не позвал: его спутница жизни была ценна тем, что никогда не лезла к нему в душу и в голову, и если Глебу нужно было личное время и пространство, она всегда их ему обеспечивала.
Маршрут он проложил себе наспех – от Новосибирска, и с большими задержками, повсюду ища попутчиков и машины, поскольку автобусы на Алтае местами не курсировали и вовсе. И в итоге в селе Тюнгур – крайней точке цивилизации, встречавшей всех альпинистов перед броском на Белуху – оказался только через два дня, смертельно уставшим и похудевшим килограмм на пять. Администратор турбазы передал Глебу ключи от небольшого одноместного номера, и он вырубился часов на двенадцать, едва успев стянуть с себя одежду и даже не заходя в душ.
Когда на следующее утро Глеб сполз вниз позавтракать и разобраться с тем, куда здесь можно сходить осмотреться, то пожалел, что не изучил вопрос заранее: все самые известные достопримечательности находились на приличном удалении от турбазы, а к длительным пешим переходам Глеб готов не был – ни физически, ни морально. Администратор скептически окинул взглядом неуклюжую фигуру Глеба – небритого, помятого и порядком вымотанного после тяжелой дороги, и посоветовал попробовать осилить подъем на гору Байда, до которой от турбазы было только 6 километров – по алтайским меркам всего ничего. Ему нашли провожатого, взялись снабдить палаткой и всем необходимым, поскольку осилить подъем и спуск в один день Глеб точно не мог, и он отложил это приключение на три дня, чтобы хоть немного придти в себя и все обдумать.
Провинциальный Асбест был суровым городом жестких людей – некрасивым, местами даже топорным. В нем совсем не было достопримечательностей, кроме разве что жутких карьеров, и теперь, оказавшись в краю мистической природы, Глеб ощущал себя чужаком – более, чем когда-либо прежде. В прошлом он не раз посещал Барнаул, где все еще жила его дальняя родня, но дальше этого его знакомство с Алтаем не простиралось. Второй его любовью после мрачного Асбеста стала солнечная и яркая Барселона – вероятно, именно в такой город и стоило влюбиться жителю Урала – разноцветный балаган на морском берегу. Впервые очутившись там, Глеб понял, что наконец-то попал домой после долгих скитаний. В Асбест его тянули детские воспоминания, а Барселона лечила эту неизбывную тоску, латала ее яркими нитками. И тогда Глеб решил, что исцелен.
Что в Тюнгуре напомнило ему о родине – он и сам не мог определить. Тайга здесь была самой настоящей – мощной, внушительной, не оставляющей тебе выбора, кроме как принять ее в себя, стать ее частью, а не просто быть сторонним наблюдателем и смотреть, как солнце изо дня в день восходит и заходит над деревьями. В первый же день по приезде Глеб ощутил странный дискомфорт, но природу его понял лишь к концу дня, когда вдоволь нагулялся по полям, заросшим цветами, которых он никогда прежде не встречал – Алтай не предлагал себя, не дарил, не выставлял напоказ: он влезал в тебя насильно и сразу. И если не быть к такому готовым, захочется тут же сбежать в комфорт каменных джунглей мегаполиса. Глеб готов к этому не был, алкоголя с собой не взял, сигарет по глупости захватил совсем мало. На турбазе еда стоила неоправданно дорого, и он не готов был потратить такие суммы, поэтому поначалу попытался выведать у местных насчет какого-нибудь пойла, но в итоге и его взять не решился – если вдруг отравиться, до ближайшего медпункта ехать много километров, и это пугало Глеба куда сильнее трезвых вечеров.
После основательного завтрака и разговора с администратором Глеб отошел от базы километра на два – подальше от пеших троп к холмам – присел на траву и закрыл глаза. Он взял с собой только воду – ни блокнота с ручкой для стихов, ни еды, ни телефона. С этой точки открывался неплохой вид на ту самую гору с диковинным и в то же время смехотворным названием Байда, и Глеб изучал ее глазами художника, словно рисовал ее образ в воздухе прямо перед собой. Осень уже позолотила деревья и траву, но еще не высушила до конца все цветы, да и солнце пылало по-летнему ярко. Глеб откинулся на локти и полной грудью вдохнул воздух Алтая.
“Я чужой здесь, и все-таки я пришел сюда. Пришел зачем-то”.
Первым делом – еще даже прежде того, чтобы спросить ключи от номера – Глеб принялся расспрашивать администратора турбазы, не попадался ли ему кареглазый брюнет средних лет с бритыми висками. Отчего он решил, что Вадим отправился именно на Белуху, а не в любую другую точку бескрайнего Алтая, Глеб объяснить не мог. Это ощущение просто жило в нем, а там, у подножия Байды оно выросло и окрепло.
