Глеб кивнул и поднялся. Он не знал, что отвечать, а врать и дальше поддакивать не хотелось.

Когда через месяц запись “Титаника”, наконец, завершилась, и Вадим вернулся в группу готовить песни для следующего альбома, Глеб долгое время внимательно наблюдал за ним, а потом вдруг спросил:

- Ну что, в Нау уходишь?

- С чего это ты взял?

- Ну как – альбом им записал, на концертах с ними выступаешь на гитаре. Круто, правда?

- Попросили помочь, вот я и…

- А Агата побоку, да?!

- Глеб, я вообще-то сейчас занимаюсь тем, что разбираю твой материал для следующего альбома, если ты не заметил!

- Но куда ему до “Титаника”, верно? Это же великие Нау!

- Глеб, ты пьян что ли? - нахмурился Вадим, всматриваясь в напряженное лицо брата. – Что ты несешь?

- Вадик, если тебе с ними комфортнее, то мы же тебя не держим, иди к Славе. А гитариста мы и другого подыщем…

- Ах, вы гитариста другого подыщете! – тяжелый кулак Вадима со всей силы опустился на пульт – так, что пара кнопок треснули. – Может ты, объевшийся белены гений, и брата себе нового подыщешь в таком случае?!

Глеб ощутил, что конфликт заруливает не в то русло, но остановиться уже не мог.

- А что, песни ты мои записывать не хочешь, все тебе не так, ты вечно всем недоволен. А в Нау все прекрасно, к Нау у тебя претензий нет! Их ты не критикуешь! Так мне тоже нужен гитарист, который не будет меня критиковать, а будет тихо писать то, что ему дают!

- Что?! – взревел Вадим, налетая на Глеба и припечатывая его к стене. – Ты себя лидером-идеологом возомнил что ли? Гопота недоделанная! А ну марш отсюда, чтобы глаза мои тебя не видели. Мало тебе ремня в детстве досталось, видно. Корона череп не жмет? Волосы назад в башку не врастают?

Глеб вдруг задрожал от гнева:

- Вон из моей группы!

И Вадим не выдержал, громко расхохотался и рухнул на стул.

- Мелкий, я серьезно – иди домой и проспись. Я не знаю, что там тебе ударило в голову – моча вместе с горшком, или коньяк вместе с бутылкой, но я в таком ключе с тобой беседы вести не собираюсь. Приди в себя, и поговорим, а я пока гляну, что ты тут принес.

- Не смей присваивать мои песни! – заорал вдруг Глеб, выхватывая тетрадь с текстами и нотами из рук Вадима. – Я без тебя все это запишу!

- Да пожалуйста, - как-то слишком быстро сдался Вадим, а губы его трогала издевательская усмешка. – Ради всего святого только уберись отсюда и на глаза мне не показывайся дней десять. А потом поговорим.

Глеб шел по улице и бормотал себе под нос, сминая в ладонях тетрадь со стихами:

- Сердце твое двулико, сверху оно набито мягкой травой, а снизу каменное дно. Ненавижу! Твоя душа гореть не сможет и в аду! Сделал из меня какого-то мальчика на побегушках, какого-то придворного поэта, а сам… В кого ты меня превратил, Вадик? Зачем я только согласился на эту Агату… Все ведь могло быть иначе…

Вадим примчался уже с утра, не дожидаясь окончания самим им данного срока. Забарабанил в дверь, а когда ему открыл взъерошенный Глеб в одних семейниках, он оттолкнул его, вбежал в квартиру и заорал:

- Я музыку написал! Вот послушай! – и он ринулся к стоявшему прямо в спальне у брата синтезатору и заиграл.

Глеб замер и сглотнул горькую слюну: из-под пальцев Вадима лилась мелодия, которая звучала вчера и у самого Глеба в голове, когда он выплевывал на бумагу жестокие строчки: “Смеется и злорадствует любовь!” Он подошел к синтезатору, отодвинул Вадима и запел – запел сочиненный им в ночи текст, идеально легший на написанную братом музыку. Синергия, которой они так давно ждали, возникла вдруг после грандиозного скандала с взаимными упреками и пережеванными пудами ненависти. А Вадик просто молча обнял младшего – ему все было ясно и без лишних речей.

Когда многострадальный пятый альбом был, наконец, выпущен, Вадим твердо решил переселиться в Москву – хотя бы на время, и не на квартиру, а в пансионат, что давало им возможность всегда вернуться на родину. По этой же причине не стали перевозить и семьи. Он долго и упорно обставлял свою комнату по, как ему казалось, последним веяниям богемной моды, и Глеб старался не отставать – ковры, кальяны, шелковые халаты безумных расцветок, дешевая мебель под антиквариат, статуэтки со всех блошиных рынков столицы… Провинциальная безвкусица и тяга хоть к какой-то роскоши создали в их комнатах атмосферу фильмов Альмодовара в худшем своем проявлении. И когда Вадим однажды вошел к Глебу и бросил на стол пакет с белым порошком, младший понял, что именно и только этого им обоим недоставало для завершения картины жизни богемы 90-х. Они все постарались сделать как в лучших голливудских фильмах – за неимением банковских карточек сделали дорожку линейкой, скрутили в трубочку самую крупную из найденных купюр и по очереди вдохнули собственный прах.

Лицо Вадима тут же растянулось в странной улыбке. Он откинулся в кресле и громко выдохнул:

- Сейчас бы телочку… Ну или хотя бы гитару… Притащи, а.

Глеб что-то промычал ему в ответ, ощущая, как в паху его снова болезненно запульсировало. Такого не случалось уже несколько лет. Все эмоции, которые когда-то вызывал в нем брат, давно были подавлены, сломлены и уничтожены. Да и Вадим лишился своей былой сексуальной привлекательности, значительно набрав в весе. Впрочем, по этой части и Глеб не уступал старшему. Женитьба на Тане постепенно успокоила разбушевавшиеся юные гормоны, а теперь она была беременна, и Глеб уже даже и не вспоминал о том, что когда-то стремительно мчался в туалет, завидев лишний оголенный участок на теле Вадима.

И вот кокаин разбудил эти воспоминания, не стертые подчистую, а заваленные хламом, поломанные, полуживые, но все еще существующие где-то на задворках больного сознания. Едва только порошок слился с нервной системой в единое нездоровое целое, затуманив взгляд Глеба и расширив до неприличия его зрачки, как Вадим – вот этот несуразно толстый с засаленными волосами, пухлыми пальцами и уродливыми коленками – обрел вдруг снова какие-то привлекательные черты, а какие – Глебу и самому было неведомо. Он сидел на тахте напротив брата, сверлил его взглядом и ощущал в паху каменную тяжесть.

- Очень крутая штука. Надо бы приберечь до концерта, нам понадобятся силы. И Сашке тоже предложить.

Глеб поднялся и, шатаясь, подошел к брату, сел на корточки рядом с его креслом и поднял на него щенячьи глаза. Внизу живота противно ныло, и надо было бы пойти в туалет и снять напряжение, но отключенные кокаином мозги не могли рассуждать логично. Они не могли даже просчитать последствия хотя бы на шаг вперед и ни единым сигналом не остановили Глеба от последовавшего безумия. Он опустил свою тяжелую ладонь на бедро Вадима и поглаживающими движениями медленно заскользил ей вверх. Вадим не сразу понял суть происходящего, лишь когда пальцы Глеба настойчиво впились в его вялую плоть, что-то дернулось на задворках его сознания: происходит нечто неправильное, и необходимо это остановить. Он перехватил руку младшего и попытался откинуть ее, а Глеб закусил губу, и его расширенные зрачки посмотрели прямо в глаза старшего.

- Хочу, - пробормотал Глеб. – Боже…

Еще выше – к пуговице брюк, молния ширинки скользнула вниз, и вот пальцы Глеба уже блуждают внутри, настойчиво проникая под резинку трусов, касаясь жестких волосков, опускаясь ниже… За секунду до того, как оказаться на полу от легкого удара кулаком в грудь, Глеб ощутил, как набухла, налилась еще за минуту до этого вялая плоть Вадима…

- Ты чего это, а? – плохо соображающий Вадим непонимающе хлопал глазами, переводя взгляд со своей ширинки на Глеба и обратно. – С Танюхой своей меня спутал?

Глеб помотал головой и встал на колени, снова подползая ближе.

- Не спутал.

Вадим нервно сглотнул, и, оказавшись совсем близко, Глеб услышал, как оглушительно громко колотится сердце брата.

- Ты чего? – снова испуганно спросил он, видя, что Глеб не собирается останавливаться на достигнутом.

- Я люблю тебя, братик. Вот такая вот ерунда, - протянул младший и глупо улыбнулся.