Это был мой первый и последний секс с незнакомым человеком. Но, как видно, хватило и этого. Фредди я, разумеется, рассказывать ни о чем не стал. Но, мне кажется, он все прочел в моих глазах. А потому не настаивал, когда я предложил ему расстаться. Но трахнуться напоследок мы все-таки успели. Я не устоял, решил дать себе последнюю возможность счастья, чтобы потом разом перерезать себе все пути к отступлению. И отдался ему тогда самозабвенно, с упоением – как никогда прежде. А потом встал, оделся и вышел.

Мы и вправду долгие месяцы провели друг без друга. Бок о бок, но в томящем одиночестве, не смеющие прикоснуться друг к другу. А потом Фредди сдал тот злополучный анализ. И я не сразу понял, зачем он это сделал - у него ведь и вправду никого не было кроме меня ну и иногда Джима. Я тогда подумал, что после нашего расставания он таки отправился жечь на полную катушку, но в глазах его прочел обратное: он так никого себе и не завел после меня. А вот на здоровье он был заморочен. Нас тогда пугали СПИДом. Он был в группе риска, но боялся заразиться в клинике или стоматологическом кабинете. Эта его легкая паранойя и спасла мне жизнь в дальнейшем.

Когда ему подтвердили наличие в крови ВИЧ, тут же ломанулся сдавать анализ и я. Тогда я был уверен, что Фредди наверняка подцепил себе кого-то в эти месяцы. И совсем забыл про того тщедушного пацана в розовой майке. Получив на руки положительный результат, я первым делом отправился к Фредди и долго брызгал слюной в его совершенно спокойное лицо. Боже, чего я ему только тогда не наговорил! Я был так красноречив! Он же дал мне закончить, а потом помотал головой:

- Дики, у меня уже долгие годы не было никого, кроме тебя и Джима. Джим тоже сдал анализы, и он чист.

И в эту секунду в памяти вдруг всплыла розовая майка. Я закачался и без чувств рухнул на ковер.

Да, у меня ВИЧ, и я живу с ним уже много лет. Фредди давно умер, а я живу. Я с первого же дня помчался в клинику и начал принимать препараты, а Фредди… Фредди на все забил. Захотел прожить остаток дней ярко и красиво. А мог бы не так ярко, не столь красиво жить до сих пор, как живу я. Каждый день горсть таблеток, и я вполне себе сносно волочу ноги. У меня даже почти нормальное самочувствие. Никто ни о чем не догадывается, мы даже Хаттону не сказали. А вот про розовую майку я промолчать не смог.

И Фредди не попытался меня извинить, не наорал, не упрекнул. У него не дрогнул голос, не сверкнула ярость в глазах. Он просто подошел и обнял меня. И все вновь вернулось на круги своя. Теперь это уже было не страшно. Нечего было бояться.

Парням решился признаться только он, мне опять же не хватило духу. Я сгрыз ногти, искусал пальцы, пока они кивали со скорбными физиономиями, не зная, что в таких случаях следует говорить. А когда они ушли, я поспешно принял очередную таблетку. Каждая следующая хоть на короткое время возвращала мне веру в будущее. В то, что я справлюсь и одержу победу. Я миллион раз разговаривал с Фредом на эту тему, но он лишь качал головой.

- Дики, лекарства и я несовместимы. Кокс и виски – вот мое лекарство. Я уйду с высоко поднятой головой. Ты же именно за это так любишь меня? - и снова впечатывал меня в стену, пока у него еще оставались на это силы.

Но их скоро стало не хватать, мы чаще менялись ролями, потом всю активность он полностью уступил мне. Последний раз мы занимались любовью за год до его смерти. Больше я не посмел к нему прикоснуться, хоть он и пытался всеми силами соблазнить меня буквально до последнего. Вероятно, это как-то помогало ему примириться с происходящим. Вселяло в него ощущение того, что он еще здоров, он еще на что-то годен. А, может, просто помогало забыться.

Веронике я не сказал ничего, но и в спальню к ней ходить перестал: я просто не имел права так рисковать. Сказал ей, что люблю другую, но готов и дальше жить с ней, чтобы она сохранила статус и материальное состояние. Она восприняла мои слова относительно спокойно, но я до сих пор не знаю отца Люка и Кэмерона. Вероника хотела еще детей, и кто я такой, чтобы мешать ей в этом. Надеюсь, это был достойный человек. Но по всем бумагам мальчишки – мои, и они тоже не узнают правды, да и никому это не нужно.

Часто в порыве дурацкой откровенности я хотел признаться ребятам и жене, но Фредди запрещал мне это делать. Не к лицу тихому и неприметному басисту быть спидозником. Такое может вынести только яркий и бесшабашный вокалист, завсегдатай гей-клубов и обладатель самой грязной репутации в Британии.

- Быть спидозником – честь для меня, Дики. Для меня, а не для тебя, - повторял он.

И требовал, чтобы я молчал. Такими были и его последние слова:

- Не смей никому признаваться, Дики. Я хочу, чтобы хотя бы ты прожил жизнь, свободную от слухов и подозрений. Ты сможешь. Сделай это ради меня, - и глаза его больше никогда не открылись.

Клятвы, данные покойникам, священны. И свою я не нарушу. Разве что в самом крайнем случае перед смертью передам эти записи Роджу и Бри. Никто кроме них не должен ничего знать о случившемся. Так хотел Фредди. Такова была его воля.

Родж перечитал текст еще и еще раз. Недоуменно потер виски.

- А ну-ка пошли, - и потащил Бри за собой к кабинету Стэнли.

- Вы же знаете, что в этих записях, да? – Родж швырнул пачку листов на стол и занял вызывающую позу. – Он поэтому сейчас умирает, да?

- У него СПИД, Роджер, - развел руками доктор. – Тут я бессилен.

- Но он же много лет прожил с ВИЧ на антиретровирусах. Он же хорошо себя чувствовал. Что могло вдруг пойти не так? – недоуменно пробормотал Бри.

- Эликсир! – закричал вдруг Родж. – Этот омолаживающий эликсир что-то с ним сделал! Я прав, да? – он схватил Стэнли за грудки, перегибаясь через стол, и интенсивно затряс его.

- Именно так, - Стэнли оттолкнул Роджера, поправил галстук и отодвинул кресло подальше к окну. – Перед процедурой мы не брали у вас анализы на ВИЧ. Посчитали эту меру избыточной для пожилых пациентов. За что и поплатились… Эликсир омолодил не только клетки организма, но и подавленные терапией, слабоактивные частицы вируса, подхлестнул его развитие, и тот снова воспрял, набрался сил и атаковал носителя во много раз интенсивнее, чем прежде. Сейчас Джону не поможет уже никакая терапия. Он приговорен.

- Выходит, это вы… вы убили его? – снова попытался напасть на доктора Роджер.

- Тейлор, да уймись ты, наконец, - оттащил его в сторону Бри. – Дики сам себя убил. Столько лет скрывал болезнь и продолжал скрывать, даже идя на такую опасную и непредсказуемую процедуру.

- Да нет, если бы мы только взяли анализ… но мы обычно не практикуем такое среди пожилых пациентов. Лишь в редких случаях и у тех, кто находится в группе риска. А Джон – тихий семьянин, не замеченный в грязных историях…

- ВИЧ же где угодно можно подцепить! В любом медицинском кабинете! – съязвил Родж.

- Сейчас это уже маловероятно, - покачал головой доктор. – По крайней мере, в развитых странах. Да и, признаться, я бы все равно продолжил начатое, даже если бы знал про ВИЧ. Это был бы интересный эксперимент с непредсказуемым исходом. Вполне можно было бы предположить, что эликсир, напротив, вылечил бы Джона. Кто мог знать, как все обернется? Вы первые мои пациенты, первые добровольцы…

- Первые подопытные, - закончил за него Бри. – С первыми жертвами. В этой ситуации у вас, доктор, есть всего одно оправдание: Джон знал, на что шел, и все равно не сказал вам ни слова и не отказался от манипуляций. Значит, и сам непрочь был рискнуть. Вполне в духе человека, которого любил Фредди. Пойдемте к нему, - и Бри распахнул дверь, приглашая остальных двоих последовать за ним.

Джон таял буквально на глазах. Бри на мгновение почудилось, будто и за те пару часов, что они с Роджем ездили домой за записями, он стал еще серее, еще прозрачнее, еще дальше от жизни и ближе к порогу. Впрочем, заслышав шум у двери, он все же медленно открыл глаза и сумел растянуть потрескавшиеся бескровные губы в некое подобие вялой улыбки. Бри тут же прижал к себе Роджа и закрыл ему рот ладонью, чтобы тот не вздумал начать предъявлять Джону претензии по поводу его многолетнего молчания.