В марте 1920 года он ушел в отставку и на итальянском теплоходе был доставлен из Новороссийска в Турцию. Более года работал в Константинополе в «Информационном бюро» Отдела пропаганды белых.

Уже в эмиграции, 12 апреля 1921 года, в Париже, Б. Энгельгардт был допрошен Н. А. Соколовым как свидетель при расследовании обстоятельств убийства Николая II и его семьи[16]. В эмиграции во Франции провел 5 лет, работал шофером парижского такси. В 1926 году вместе с женой покинул Париж и переехал в Латвию, где работал помощником технического руководителя на рижском ипподроме.

В 1940 году Энгельгардт был арестован в Риге и доставлен в Москву, где в течение года пребывал в разных тюрьмах, пока велось следствие, которое установило, что после Гражданской войны он не пытался вредить Советскому Союзу. Однако, несмотря на это обстоятельство, он был отправлен в административную ссылку в Хорезмскую область.

В Ташкент он прибыл в день начала Великой Отечественной войны. Узнав о начавшейся войне, в свои 66 лет полковник запаса царской армии Б. Энгельгардт обратился с письмом к И. В. Сталину с просьбой поставить крест на его прошлом и дать ему возможность доказать родине свою верность непосредственным участием в военных действиях. Он был вызван в военкомат, прошел медкомиссию, и на его деле административно-высланного поставили штамп «Годен», но так и не призвали в действующую армию.

В ссылке Энгельгардт работал чертежником, рисовал в местном музее плакаты. В Ургенче состоял тренером в местной Госконюшне, потом сторожем пчельника на 100 ульев, потом его перевели в Ташкент для работы агрономом, счетоводом, кладовщиком в подсобном хозяйстве Заготпункта № 3, и везде каждые 10 дней он должен был отмечаться в местном отделе НКВД. Работал зоотехником на ташкентском ипподроме. После окончания пяти лет высылки ему выдали паспорт и разрешили переписываться с женой. Он написал повторное письмо Сталину с просьбой разрешить ему выезд к жене в Латвию и, получив разрешение, выехал в 1946 году. Здесь он работал переводчиком в гидрометеослужбе, служил секретарем судейской коллегии на рижском ипподроме. Умер в 1962 году в возрасте 85 лет.

С. Г. Шилова

Февральская революция длилась три дня. Отречение от престола Николая II[17] и последовавшее за ним отречение великого князя Михаила Александровича[18] окончательно закрепили победу революции.

Царская власть была свергнута с изумительной легкостью. Кадетская газета «Речь» писала, что революция прошла как парад. Ее называли «безкровной». Действительно, жертв как среди революционеров, так и защитников царского правительства было сравнительно немного. Погибло несколько рабочих и солдат во время перестрелки на улицах. Шальной пулей был убит кн. Вяземский[19], ехавший в автомобиле с Гучковым[20]. Убит был генерал Митусов, пытавшийся не допустить рабочих в здание Арсенала. Как-то бессмысленно погиб старый генерал Забудский[21], профессор баллистики, крупный ученый, спокойно, в обычный день направлявшийся в Артиллерийскую академию через Литейный мост на очередную лекцию. Его остановили, стали отбирать шашку… старый генерал не захотел отдавать оружия, которое ему никогда в жизни не приходилось и обнажать. Шашку вырвали и ею же раскроили ему голову. Убито было несколько офицеров и полицейских. В провинции, где революция почти не встречала сопротивления, был убит губернатор Бюнтинг[22], попытавшийся бороться.

За исключением небольшой кучки людей, относившихся к революции с враждебностью или с недоверием и тревогой, остальное население великой страны встретило революцию сочувственно и даже с радостью.

Легкость, с которой вся Россия отреклась от царя, в значительной степени объясняется утратой Николаем Вторым той популярности, которой еще пользовался его дед Александр Второй[23].

Николай Второй не умел использовать ни одного благоприятного момента для поддержания своей популярности.

Не подлежит сомнению, что большинство рабочих, мирно направлявшихся к Зимнему дворцу 9 января 1905 года для представления царю своих жалоб и просьб, еще верило в то, что царь является высшим, нелицеприятным судьей по отношению ко всем своим подданным и что при непосредственном обращении к нему можно добиться справедливого решения.

Залпы на Дворцовой площади вконец разрушили эту веру.

В самом начале его царствования тяжелое впечатление на народ произвело пассивное, равнодушное отношение царя к Ходынской катастрофе[24]. Немедленно после коронации я побывал в подмосковной деревне, и разговоры, которые мне пришлось слышать от местных крестьян, явно свидетельствовали об этом тяжелом впечатлении. У меня самого, воспитанного в полном преклонении перед царской властью, возникали критические мысли.

Я был камер-пажом[25] во время коронационных торжеств и на следующий день после катастрофы временно исправлял службу при самом царе.

После парада на Ходынском поле командному персоналу был предложен завтрак в Петровском дворце, а после завтрака царь, сняв парадную форму, собирался ехать с женой в Кремль. В залах, где завтракал генералитет, еще шла уборка помещения, и, когда Николай Второй проходил через эти комнаты, его поразил непривычный для его глаз беспорядок. Он оглянулся на меня и с усмешкой произнес: «Здесь, кажется, мои генералы вторую Ходынку устроили…»

Когда я рано утром ехал в Петровский дворец, навстречу мне попались телеги, крытые брезентом, из-под которого торчали человеческие ноги – это везли трупы с Ходынского поля. Я вспомнил эти телеги, когда говорил царь, и его шутка показалась мне неуместной.

Ходынская катастрофа никак не отразилась на коронационных торжествах. Представитель китайского императора Ди-Хунг-Чанг[26] в беседе с министром Витте[27] говорил, что о ней не следовало бы и докладывать царю, в Китае они избегают сообщать богдыхану[28] неприятные известия. По-видимому, доклад не произвел большого впечатления на Николая Второго. Я видел его в день катастрофы на балу во Французском посольстве. Его настроение ничем не отличалось от обычного, я отметил только, что он в течение нескольких минут о чем-то серьезно говорил с генерал-губернатором Москвы вел. кн. Сергеем Александровичем[29].

Между тем даже в нашей преданной престолу пажеской среде шли разговоры о том, что следовало бы царю приказать отслужить торжественную панихиду у Иверской часовни и самому прийти на нее пешком из Кремля, что следовало бы выдать пособия семьям всех погибших, следовало бы примерно наказать Сергея Александровича… нам казалось, что это укрепило бы престиж царской власти.

Вскоре после коронации Николай Второй оттолкнул от себя земскую общественность своими словами «бессмысленные мечтания», сказанными им в ответ на всеподданнейший адрес Тверского земства с самыми скромными либеральными пожеланиями.

Очевидцы приезда Александра Второго в Москву в 1877 году, когда он объявил о войне с турками, свидетельствуют об исключительном энтузиазме, который царь сумел вызвать на Кремлевской площади и в залах дворца.

Мне хорошо памятна бледная картина объявления Николаем Вторым войны с Японией в 1904 году.