Пока на «Святославе» были заняты разгрузкой, чтобы привести корабль к требуемой осадке, командор [Барш], недовольный выговором о плохом состоянии корабля и его неготовности следовать далее в поход, отправил мне рапорт и длинный список необходимых снастей и припасов, часть которых, в особенности грот, нельзя было не доставить. Я был удивлен, что новый корабль был отправлен в море без хороших парусов, особенно из страны, где делают лучшую парусину. Я предполагаю, что императрицу, как и всех других правителей, обманывали, утверждая, что у них ничего нет в запасе ни в Кронштадте, ни в Ревеле. Времени, чтобы достать хорошие паруса, сшитые на датских верфях, не было. А потому я нашел нижние прямые паруса 90-пушечного корабля и уменьшил их до размеров, пригодных для «Святослава», но после того, как он был облегчен до нужной осадки, ветер не позволял ему пройти к Эльсинору до 23 ноября/4 декабря.

У меня было 300 водяных бочек для того, чтобы погрузить на «Святослав» его припасы и прочее; все нужно было переместить, и в этом мне очень помогли датчане.

Пока я был в Копенгагене, моя эскадра благополучно перенесла крепкий ветер, но я получил сообщение, что «Не Тронь Меня» 14 раз ударился в это время о грунт, что он сорвался с одного якоря и на нем разбили другой. Теперь я думал, что я напрасно боролся с судьбой и что экспедиция закончится [или задержится] по меньшей мере до весны. У меня уже не было иных мыслей, только бы зазимовать в Эльсиноре и поставить «Не Тронь Меня» со временем в док.

В соответствии с этим я просил через его превосходительство господина Философова разрешения поставить «Не Тронь Меня» в док, а остальную часть моей эскадры – ввести внутрь боновых заграждений, где стояли датские военные корабли, чтобы защититься ото льда. На это мне не только было дано разрешение, но были назначены даже казармы для размещения корабельных команд, так как на судах нельзя было организовать для них камбузов, пока они находились внутри бассейна с боновыми заграждениями. Когда все это было улажено, я поспешил в Эльсинор и тем самым спас якорный трос, который был спущен. Я приказал выдать запасной якорь. Русские всегда возят в трюме запасной становой якорь и на один канат больше, чем англичане или, возможно, любая другая нация. Они в этом действительно нуждаются, так как если бывает крепкий ветер или во время приливов и отливов никогда не снимают свои реи и стеньги или не опускают брам-реи. Они готовы потерять все свои якоря и совершенно незнакомы с принципами безопасной швартовки кораблей. Вода не поднимается и не опускается в их морях.

Мой капитан и офицеры, а также мой секретарь пришли ко мне с вытянутыми лицами и, крестясь, молили Бога ради, чтобы я не рисковал жизнями стольких людей, так как было невозможно безопасно продолжать путь, пока днище корабля не будет осмотрено, а это можно было сделать только в доке. Находя, что корабль не стал ничуть слабее, чем он был до галса [до ветра и волнения], я заподозрил, что это был их обычный трюк, но в то же время и мой секретарь объявил, что его [от ударов корабля днищем о грунт] дважды сбрасывало со стула. Я мог прекратить их жалобы и подавить их страхи, только убедив, что, если я доверяю кораблю свою жизнь и жизни двоих моих сыновей, они не имеют причин бояться. Это уменьшило их страх, так как они предполагали, что я пойду на другом корабле, однако они меня не убедили в том, что корабль действительно ударился о грунт365, так как он стоял на глубине большей на 11 футов, чем он имел осадку, у него был глухой кормовой подзор и он имел очень низкую осадку по корме, поэтому я подумал, что море било по его подзору. Когда сильно ударяет волна, то корабль сотрясается и возникает ощущение, как будто судно ударяется о дно, ибо, если бы корабль ударился о дно, его руль бы повредился или разрушился из‐за большого веса и лет, прошедших в переходах по Балтике366. Я утвердился в своем мнении, когда ветер поменялся и большая волна захлестнула корабль с кормы, как это было, когда он и раньше стоял на якоре. Лица всех на квартердеке казались бледными, и шкипер (master) тотчас бросил за борт диплот [свинец на лотлине]. Я спросил, зачем они бросили лот, ибо никогда не слышал о каком-либо промере глубин, производимом в этой части гавани. Они ответили, что это потому, что корабль ударился о дно. Затем я спросил, был ли этот удар такой же, как они почувствовали при Эльсиноре, они подтвердили, что удар был похож, однако они были убеждены, что теперь они не ударились. Для меня это стало удачным обстоятельством, так как я намеревался на основании сказанного обследовать дно корабля, когда мы доберемся до Англии.

Корабли были набиты людьми. Естественная медлительность и невежество людей, не привыкших к сырости, привели к тому, что на большинстве кораблей, особенно на «Саратове» и «Святославе», стали распространяться болезни. Я рассудил, что причиной болезней было то, что люди пили свою норму водки, не смешивая водку с водой, а мешать воду со столь плохим и жгучим спиртом они не хотели. Их паек состоит из трех глотков (drams) в день, то есть около чарки каждому. Первый раз им дают выпить рано утром, остальное в полдень и вечером. Также у них нет хороших лекарей, а те, что есть, в большинстве своем немцы, не приспособленные к морю, лекарств на судах совсем мало. С самого начала, как мы пришли в Эльсинор, я сделал так, чтобы людей обеспечивали свежим мясом, которое давали в похлебках, и купил много рома, заплатив меньше, чем три с половиной золотых [гульдена].

Ром я распределил на каждый корабль, приказав смешивать его с водой в той же пропорции, как на английском флоте, и чтобы пили его перед обедом и вечером. Они приняли это не без труда, да и то поначалу только больные, здоровые же настаивали на своем глотке утром. Для того чтобы усмирить их и заставить их полюбить английский грог, я приказал, чтобы они получали свой глоток утром в дополнение к грогу, но только те, кто выполнял свои обязанности367.

У меня еще были помехи, которые нужно было устранить, – жалобы всех английских лоцманов. Они заявили, что не возьмутся за управление кораблем, если не будут предприняты меры, чтобы заставить русских офицеров слушаться их приказов и, когда необходимо, ставить и уменьшать паруса, так как они не хотят отвечать за последствия. Чтобы объяснить это – а русские не обращают никакого внимания на дисциплину, когда кораблю и их жизням что-то угрожает, а вахтенный офицер ночью не сделает даже малейшей перемены и добавления парусов, не сообщив капитан-лейтенанту, которому полагалось дожидаться сигналов и обо всем давать отчет капитану, отправляя каждое утро письменный рапорт, – я приказал дать сигнал [съехаться] всем капитанам и объяснил им суть навигации. Им следовало принимать с величайшим вниманием все, чего требуют лоцманы, и немедленно это исполнять; что лоцманы несут ответственность за корабли и на них ложится вся вина в случае беды, но эту ответственность они на себя не возьмут, если их требования не будут исполняться наискорейшим образом.