Бабушка не успела её поймать, и картофелина шлёпнулась на пол. Я стала подбирать с пола рассыпавшуюся картошку и складывать кусочки бабушке в ладонь.

В сенях за дверью было слышно, как кто-то шумно отряхивается и топает ногами. Дверь открылась, и вошёл дедушка. Он прошёл мимо нас, молча разделся, положил на лавку у окна верхнюю одежду, одёрнул френч и пригладил пышные сталинские усы.

Высокий и крупный, он сразу занял много места в кухне. За столом наступила тишина.

– Для кого война, а для кого мать родна, – грустно сказал дедушка, почему-то глядя в угол, где темнели иконы, обрамленные белым расшитым полотенцем. И вдруг грозно: – Неплохо живём! Может, ещё и фашиста ждём?

Дед с тёмной бородой шикнул на ребят, те сразу же встали и скрылись за дверной занавеской.

– Под иконами сидишь, – продолжал дедушка, – а замёрзших, голодных людей у дверей держишь…

Дед с бородой испуганно что-то забормотал.

Бабушка стала меня раздевать, но я совсем разомлела от тепла. Теперь мне хотелось только спать. Я еще помню, как хозяйка со слезами на глазах поила меня вкусным бульоном, и как дед с тёмной бородой что-то говорил дедушке, а потом стал просить:

– Не погуби, детей ведь у нас четверо, не в разуме ещё, Христом Богом прошу…

И сон сморил меня.

Утром я никак не могла проснуться. Будили и тётя Капа, и бабушка. Щупали мой лоб – не заболела ли. Я всё слышала, но сонные глаза не хотели открываться. Наконец меня одели и усадили за стол. Павлик уже поел, и с ним играла девочка, которую звали Лиза.

Как только передо мной поставили миску с картошкой с кусочками мяса, во мне проснулся такой голод, что вместе с ним быстро проснулась и я.

– Вот так-то лучше, – говорила хозяйка, наливая мне полную кружку молока. Но молоко было непривычным на вкус.

– Потому что козье, – сказала мне бабушка. – Оно очень полезное. Пей.

Вчерашний грозный дед с расчёсанной на обе стороны бородой, рассказывая что-то дедушке, часто хватал его за руку, в которой тот держал кружку с чаем. И вдруг мой дедушка, поставив кружку на стол, сам схватил деда за руку.

– Так это что же, Григорий Петрович, мы в одно время завод в Ижевске строили? Мать, ты слышала? Он в двадцать четвертом был в Ижевске! Да и виделись там наверняка. Молодые ведь были, без бород, без усов.

– Да у тебя-то вроде усы уже были, – сказал дед, которого дедушка называл Григорием Петровичем. – Ты в начальстве ходил, на виду. А я на стройке, по плотницкому делу больше работал.

– Ну это ты шутишь, – засмеялся дедушка. – Двадцать лет прошло!

– Может, и шучу. Но вроде забрезжило что-то в памяти, – лукаво отозвался, поглаживая бороду, Григорий Петрович.

Пришли наши водители и Варвара Игоревна с Тимофеем Филипповичем. Они ночевали где-то в других домах.

– Пора, – сказал дедушка, и мы стали одеваться. – Спасибо, хозяева, за приют. А вам, Валентина, особая благодарность, – и он поклонился хозяйке. Потом повернулся к деду, пожал ему руку, и как-то виновато сказал:

– Ты уж извини меня, Григорий Петрович, за вчерашнее.

– Да, напугал ты нас, – ухмыльнулся тот в свою чёрную бороду. – Уж очень ты на Сталина Иосифа Виссарионовича похож – фигура и усы, да и френч вот носишь. – И, одеваясь, добавил: – Так ты имей в виду, Павел Сазонович, если производство наладишь – сообщи. Может, поработаем ещё с тобой.

И он пошёл провожать нас.

– Ехать-то вам до Задонска вёрст двадцать, двадцать пять, не больше, – говорил он дедушке, а потом долго стоял на дороге, глядя вслед удаляющимся машинам.

– Утро-то какое, ни ветра, ни снега – радовалась тётя Капа, – и мороз небольшой.

– Что нас ждёт в этом Задонске, – вздыхала бабушка Дуня.

– Да лишь бы закончилась эта бесконечная дорога, – похоже, у тёти Капы было хорошее настроение.

Задонск

Безоблачное утро создавало вокруг удивительное ощущение радости, и надежды, что наши странствия подойдут к концу.

Под солнечными лучами снег блестел так, что невозможно было смотреть по сторонам – слепило глаза. Движение здесь, на дороге, было оживлённым.

Только наши перегруженные машины не могли ехать быстро. Останавливались всего один раз, чтобы подкормить их прожорливые печки.

Наконец по обеим сторонам дороги стали попадаться дома, которые сначала неторопливо плыли нам навстречу, а потом так же неторопливо удалялись от нас. А навстречу спешили всё новые и новые дома…

– Вот и Задонск, – сказала тётя Капа. – Кажется, приехали.

Машины действительно остановились. Дедушка у двух военных стал спрашивать, как нам дальше проехать по нужному адресу. Ему объяснили, и мы опять поехали, свернув на другую улицу, которая была гораздо уже, и машины здесь тихо и неторопливо пробирались вдоль домов, пока не повернули ещё раз, на большую улицу…

И тут вдруг в небе послышался гул. Он всё нарастал. По небу летело так много самолётов, что мне показалось, будто это огромная стая жужжащих птиц заслонила солнце. Самолёты летели высоко, но я не могла отвести от них глаз, и потому не сразу поняла, что машины давно стоят, задний борт откинут, все суетятся, у всех испуганные лица…

Дедушка протянул ко мне руки, чтобы снять с грузовика, и вдруг откуда-то из-за домов выскочили два самолёта. Они летели гораздо ниже, прямо над нами. Я от страха пригнула голову, но, как и все, стала смотреть им вслед. И тут дедушка закричал:

– Они разворачиваются! Всем быстро под машины!

Бабушка схватила меня за руку и, наклонившись, мы с нею поползли к заднему колесу. Всё, что я помню дальше, это жуткий вой и удар. Земля сильно вздрогнула, потом ещё и ещё раз. Может быть, я это ощущала, но уже ничего не слышала.

Не помню, как оказалась у Мити на руках. Потом увидела Павлика, красного от крика, с широко раскрытым ртом. Он стоял у калитки рядом с тётей Капой, которая лежала на дорожке, ведущей к какому-то дому. Видела, как дедушка с водителем поднимали её. Вокруг что-то говорили, но я почему-то ничего не слышала…

Проснулась на кровати. Белая подушка, простынка. Я сладко потянулась и снова закрыла глаза. И вдруг услышала Митин голос:

– Так я не понял, ты проснулась или ещё решила продолжить?

Я села на кровати, огляделась – небольшая комната, у двери на стуле сидит Митя, у противоположной стены ещё одна кровать, тумбочка рядом и одно окно с голубыми занавесками. Солнечные зайчики пляшут на светло-серой стене.

– Тут бабушка спала, – пояснил Митя, – сейчас она с Павликом в коридоре. Он всё рвётся к тебе, но мы решили дать тебе ещё поспать.

– Доброе утро. Митя, расскажи мне всё, – попросила я.

– Я тебя понял, – и Митя хлопнул себя по коленкам. – Рассказываю: сначала хорошие новости. Мы в госпитале. Все живы-здоровы, хоть и получили лёгкую контузию. Машины доставили по назначению. Павел Сазоныч сдаёт груз, отчитывается.

– А какие плохие новости?

– Капитолине Павловне придётся еще немного здесь полежать. У неё контузия посерьёзнее. И ещё, Аля, сейчас не утро, а вечер. Ты почти сутки спала. Ну, я пошёл за бабушкой. Одевайся пока. Поужинать бы не мешало.

И Митя ушёл.

Через минуту Павлик ворвался в комнату, как ураган. Я и сама была очень рада видеть брата. Обняла его и стала целовать в мокрые щечки, заглядывая в припухшие от слёз глаза.

– Аля, ты – моя? – то ли спрашивал, то ли утверждал Павлик.

– Твоя, твоя, – говорила бабушка, – чья же она ещё.

Но тут пришёл дядя в белом халате, и бабушке пришлось увести упиравшегося Павлика. Это был доктор – такой серьёзный, что даже немного грустный. Он долго меня всю рассматривал, особенно глаза и уши. Потом стучал по коленкам, заставлял приседать и подпрыгивать.

Я всё выполняла, даже то, что мне казалось смешным. Но доктор ни разу не улыбнулся, а всё записывал в свой блокнот. Кончив писать, он посмотрел на меня и спросил:

– Тебе кто-нибудь говорил, что ты хорошая девочка?

Я повспоминала. Всё как-то получалось наоборот – и я ему честно сказала, что нет.