– Павел Сазонович, ты усы отращиваешь и кительки на заказ шьёшь специально? – допытывался он. – Чтоб на нашего вождя похожим быть?

Дедушка только отмахивался, потягивая свою трубочку.

–И трубку держишь совсем как он. Признавайся уже! Только вот волосы под ёжика зачем-то стрижёшь.

– Должно же быть какое-то отличие, Иван Сидорович! – Дедушка весело смеялся, обнимая соседа за плечи.

Когда гости разъехались, я побежала в сад осматривать свои качели – целы ли они после такого нашествия родственников. Павлик уже спал. Пришла бабушка и, одев меня потеплее, сказала:

– Покачайся, наконец, на своих качелях, пока мы посуду уберём.

Но время было позднее, из дальних уголков сада, где, притаившись, ещё лежал тёмный ноздреватый снег, поползли ночные тени.

Я закрыла глаза. Я всегда боялась темноты, но уходить домой сейчас не хотелось.

Заходящее солнце, выглядывая из-за соседского забора, отбрасывало длинные тени от яблонь, на которых уже набухли зеленоватые почки. Покачиваясь, я запрокинула голову и посмотрела на небо – оно было высоким и густо-синим, с редкими розоватыми от солнца облачками.

День рождения прошёл, но у меня остались воспоминания и замечательные жёлтенькие качели.

Отчего же было грустно? Может быть, оттого, что мне сегодня исполнилось шесть лет, а меня никто так и не назвал «моё солнышко, моя доченька».

Когда я была поменьше, бабушка часто говорила, что приходили за мной разные родители, но, посмотрев на меня и на то, как я себя веду, все разбежались.

Теперь я уже большая, веду себя хорошо, но родители так и не пришли на меня посмотреть.

В гости к бабушке Мане

21 июня.

Сегодня утро было пасмурным – но только не для меня. Ведь мы едем в Брянск, в гости к сестре бабушки Дуни – бабушке Мане. Это настоящее путешествие.

Мы ехали сначала на автобусе до самого Брянска, а потом долго шли пешком по зелёным улочкам. Я смотрела на дома, на цветы в палисадниках, на собак, которые лаяли на нас из каждой подворотни.

Улица, что вела нас к бабушкиному дому, поднималась вверх, и мы скоро устали.

– Это не улица Масловка, а какой-то пыхтун, – говорила бабушка Дуня, вытирая большим белым платком пот со лба.

Прошли до конца улицы, потом свернули в переулок, что шёл вдоль глубокого оврага. Дом бабушки Мани в переулке был первым, но из-за зелени не был виден в глубине двора.

Мы вошли в калитку. Вдоль забора на цепи бегала рыжая с белыми пятнами собака. Она не залаяла на нас, а завизжала от восторга.

Из дома выбежали две тёти – тётя Таня и тётя Тамара, дочери бабушки Мани. Страшными голосами они закричали:

– Мама! Мама! Тётя Дуня приехала!

Когда оглохшая, немного помятая от объятий и вкусно накормленная, я выбралась наконец из-за стола, сразу же побежала за дом, вдоль грядок, к ещё одной калитке, за которой совсем близко был край оврага.

Я слышала однажды, как бабушка Дуня говорила:

– Маня, как ты можешь столько лет жить на краю этой пропасти?

Бабушка Маня только смеялась:

– Где бы я ещё своих козочек пасла? А знаешь, какие родники у нас бьют в овраге?

Я не знала, где в овраге родники и кого они там бьют, но эта пропасть притягивала меня как магнитом. По её склонам, как светлые ленточки, петляли тропинки, а там, далеко внизу, бежал ручей.

Весь склон оврага зарос какими-то колючими и пахучими травами, да кое-где кустарниками. У многих корни торчали наружу.

На другой стороне оврага тоже были дома, но не такие, как у бабушки Мани, а белые, двухэтажные.

Мне строго-настрого запретили спускаться в овраг, и я устроилась на травке, на самом краю. Солнышко давно разогнало облака и усердно разогревало землю. Только из оврага слегка тянуло прохладой.

Я притихла и стала слушать. Мир был полон звуков. Кузнечики стрекотали, щебетали птицы, ветер шумел в саду, во дворах лаяли собаки, но все эти звуки не мешали мне слушать тишину, которая здесь была повсюду. Может быть, она жила в этом таинственном овраге и ночью вместе с туманом поднималась и заливала сады, дома и дороги.

Вечером к бабушке Мане пришли ещё гости. Чай пили в саду и, конечно, пели. Бабушка Дуня запевала своим высоким, сильным, красивым голосом незнакомые мне народные песни.

«А почему она дома никогда не поёт? – подумала я. – Вот бы дедушка удивился!»

У меня стали слипаться глаза.

Так закончился день, который уже завтра для нас останется в том мире, что был до войны.

Первые дни войны

22 июня

Утром в доме у бабушки Мани я впервые услышала слово «война». Ещё не зная, что это такое, я по лицам взрослых, по тревожным разговорам начинала понимать, что пришла большая беда.

Провожая нас, бабушка Маня плакала:

– Что же теперь будет, Дуня?

Они стояли, обнявшись.

– Не знаю, Маня. У меня сыновья. Сама понимаешь.

По улице Масловка, которая теперь была под горку, мы с бабушкой почти бежали.

На автобусной остановке было много народу. Все стояли молча у столба, где из громкоговорителя доносился мужской голос. То и дело были слышны слова «вероломное нападение фашистской Германии».

Многие женщины плакали, и незнакомая тревога стала сжимать моё сердце. Теперь она ползла по дорогам, заполняла улицы, переулки и, казалось, что как-то сразу потускнели окна домов с резными наличниками, и зелёные палисадники с пышными цветами на клумбах.

23 июня

Утром приехал дедушка. Я ещё спала. Проснулась оттого, что он, чмокая меня, пощекотал щеку своими пышными усами:

– Вставай, Аля. Пора завтракать.

Мне хотелось вскочить, попрыгать, повисеть у него на шее – ура, дедушка приехал! Но вдруг я всё вспомнила.

Сегодня дядя Миша уходит на войну. И его друг, наш сосед, дядя Володя Сидоров, сын тёти Веры, тоже. И мы все идём провожать их до военкомата. Потому и дедушка приехал.

Утром народу у военкомата оказалось так много, что мы и близко не могли подойти.

– Дальше не ходите, – сказал нам дедушка, и мы стали прощаться. Тётя Вера обняла сына и стала громко причитать. А бабушка Дуня держалась, только всё поправляла волнистые волосы на голове дяди Миши.

Он взял меня на руки.

– Видишь, сколько народу идёт на войну? А теперь скажи главные слова.

– Мы обязательно победим, – пропищала я, потому что глаза щипало, и голос куда-то делся.

Они ушли, даже не обернувшись, и как-то сразу растворились в толпе. Вместе с ними пошёл только дедушка. А мы еще долго стояли и смотрели, как мужчины то с чемоданчиками, то с тощими мешками за спиной всё шли и шли к военкомату.

Вечером бабушка Дуня с тётей Верой плакали.

Но я-то знала – раз дядя Миша с дядей Володей ушли на войну бить фашистов, значит, мы обязательно победим.

Он сам мне об этом сказал.

И потянулись для нас тревожные дни в ожидании писем и новостей.

Середина июля

От дяди Серёжи пришло два письма из Прибалтики, из города Кингисепп. После окончания училища ему было присвоено звание лейтенанта. И теперь в воинской части, куда он был направлен, его назначили начальником военных мастерских. Мы все очень этим гордились. Дедушка Сидорыч говорил:

– Надо же. Всего девятнадцать лет, а уже командир, начальник.

А дядя Серёжа писал нам, что ему очень понравился город Кингисепп, и обещал приехать домой в положенный ему отпуск.

Только эти письма были написаны еще до войны.

Последнее письмо он написал из города Рига. Оно было коротким – о том, что выслал бабушке аттестат, что скоро всё закончится, фашиста мы разобьём. И просил: берегите детей. Это значило – меня и Павлика.

Я всегда первой встречала нашего почтальона. Но от дяди Серёжи писем больше не было. Открытки от дяди Миши приходили не реже двух раз в неделю. Бабушка положила ему в чемодан целую пачку открыток с заранее написанным нашим адресом. Дяде Мише оставалось только написать о себе – где он сейчас и что делает.