«Последний снег в моей житухе…» Последний снег в моей житухе? Он долетит ли до земли? Зачем вы, бабки-повитухи, Меня счастливым нарекли? Куда ни глянь – сплошное «счастье». Не просыхает пот со лба. Одни ненастья за ненастьем, Одна глумливая журьба. Дожди дичают вместо снега И нипочём вселенский страх. Такая «ласковая нега»! Такая «оттепель в сердцах»! Ох, поскорей бы прибаутки Снег залиндикал на износ, Пока ему свистит на дудке Дождём захлюстанный мороз! «Случилось, как сталось…» Случилось, как сталось — Вся жизнь перемолота И сон не приходит ночной, Мой крест на груди Израильского золота Фальшивой блестит желтизной. Лишь поутру птицы, Раскинув объятия, Летят мне навстречу, летят, Цветут одуванчики — В сорном собратии Они мне дороже стократ. Вот-вот – и по гнёздам Завяжутся пташечки, Лучи окрестят водоём, И я поспешу В камышовой рубашечке, Макая пяты́ в чернозём… Очнусь и не верю! Я в Господа верую, Ему лишь известен мой путь… Оглажу ладонью Рубашечку серую — Куда мне от боли ступнуть? «Безрукавные вспучились плёсы…» Безрукавные вспучились плёсы Мутноватой бражной волной, Залились по садам абрикосы Нестерпимою белизной. Только ты с душой, как с рубахой, Зряшно маешься и досель, Что за шиворот знобко ахает Капелюжной слюной апрель. Но без умысла непрестанно На весну впопыхах не ворчи, Коль белеют вовсю сметанно Абрикосы, как куличи. «На дворе Великая суббота…» На дворе Великая суббота, День стоит едва ль не горевой. Небо, как зелёное болото, Сплошь покрыто ряской кучевой. Но Господь смиренных не карает, А тем паче в праздник расписной — Спозаранок солнце заиграет Над убогой милой стороной. Время почеломкать домочадцев И приезжих, кто едва знаком, А уж после мирно разговляться Сытной пасхой с белым молоком, Куличами, курочкой, блинками, Шаловливой чарочкой вина — Зря, что ль, на столе под рушниками Горушка яиц припасена? Памятник в Лычково
скульптору Виктору Фетисову Средь иных захоронений братских Есть на свете горькое село — Эшелон детишек ленинградских Здесь военной вьюгой замело. Не забыть страдальческие были, К этой боли всяк приговорён: Юнкерсы прицельно разбомбили Беззащитный детский эшелон. Место называется Лычково. Сбочь села, где таволга цветёт, Памятник и нежный, и суровый Перекличку скорбную ведёт. Ничего не смыто, не сокрыто, Мысли и душа обнажены. Этот камень красного гранита — Суть костра пылающей войны. Девочка, кровиночка, сестричка, Береди мне душу, береди, Из огня, как птичка-невеличка, Рвёшься ты с куклёнком у груди. Слёзы опрокинутого детства, Дождевой не смоются водой, Их война оставила в наследство, Даже память делая седой. Планида Я не жалок, не распутен, В меру славлю естество, На меня геноссе Путин Не имеет ничего. Если б слыл из негодяев, Был петрушкой заводной — Друг Рубцов и друг Куняев Пить гнушались бы со мной. Говорят, что не бездарен, Ну а дурень – не дурак! Если я прилюдно взгален — Плачу дома: что ж я так?! Собираясь в путь кромешный, Зря не вою на луну. Что ж, я грешен был, конечно, Мало жаловал жену. Пожалкуйте хоть для вида, Помяните соловья… Вот такая, брат, планида Нелюбезная моя! «Я жизнь разлюбил так поздно…» Я жизнь разлюбил так поздно, Как вдовье в ночи крыльцо. И пусть она плюнет слёзно В моё золотое лицо. Ну что ж, голосил и квакал И воду хлестал с лица. Но в жизни не обмаракал Ни женщины, ни тельца… «Пригрелся пышный август…» Пригрелся пышный август На солнышке Господнем, Рябит в макушке сада Цветная мишура. Как славно, что не завтра И точно – не сегодня На лёгкой бричке лето Не съедет со двора! И то – ещё вкрутую Не сварен куст калины, Арбузный ус казацкий Привял, но не зачах. И ласточки впервые Устроили смотрины В своих старинных фраках На вислых проводах. И тыква пьяной бабой Сопит на жирной грядке, И дыни, как телушки, Готовы на убой. А я опять сбираю Потешные манатки, А мне опять куда-то Вдогонку за судьбой. Немереные персты, Дороги без возврата; Душа то жаром пышет, То сусликом скулит… Ну что ж, оставим лето — Оно не виновато — Подрёмывать в покое, Как Бог ему велит! |
