Околица От гульбы, от долгих песнопений Возвращусь в родную колею, Лету на зелёные колени Положу головушку свою. И оно мне с нежностью великой Поднесёт малиновый настой И прикроет веки повиликой, И омочит волосы росой. И чтоб снам таинственным присниться, Чтоб меня прохладой не вспугнуть, Золотого жара медуницы Мне насыплет вечером на грудь. Я не ждал от родины иного. И, когда вернусь из забытья, Прошепчу я лиственное слово Про тебя, околица моя. Потому что с отческой любовью В целом свете можешь только ты Положить мне землю в изголовье И к ногам медвяные цветы. Потому-то, смладу торопливый, От напастей разных и от бед Я лечу на зов твой терпеливый, Как шальная бабочка на свет! «Канула в омут…» Канула в омут, В стогах притаилась, В терпких солениях вяжет язык — Летняя благость, Божия милость, О, закавыка из закавык! Будто вовек Не грядёт бездорожье, Стелет приметно в затишке у хат Благость и милость Летняя Божья В рыжих отметинах солнечный плат. С пылу и жару Впору проплакать, Чтобы жилось неизбывно-светло, Божию милость, Летнюю благость, Август, впечатанный чудом в чело! «Свидание на сеновале…» Свидание на сеновале! Скажи, зазноба, не таи, Не комары ль зацеловали Парные ноженьки твои? О, как они ко мне бежали, Аж месяц лоб перекрестил, Когда на травном одеяле Тебя я ждал, как дезертир! Шурша, по лестнице порхала, Летела бабочкой на свет — И сено мятное вздыхало, И где-то бражничал сосед. Душистой негой обогрета, Ты не испытывала страх. Само прельстительное лето У нас стояло в головах. Ему свиданья наши любы, Дыханье летом стеснено, Переходило с губ на губы Травинкой клевера оно. Оно сойти с ума спешило, Оно во тьме – пышней купчих — То обмирало, то душило Меня в объятиях твоих, Тебя в объятиях моих. Как перепутались мы оба — Не разберёмся поутру, Рябит в глазах… Постой, зазноба, Репьи с юбчонки оберу! «Прикладки сена высятся курганно…»
Прикладки сена высятся курганно, Подмяв собой старинную межу. Когда на сердце зябко и погано, Я к ним прощально руки приложу. И будто лето побежит по жилам, И руки вспомнят шорох травяной, И женщину, которая блажила На сеновале рядышком со мной. И загуляют в памяти покосы, И защекочут страстные репьи Её полынно пахнущие косы И те же руки жадные мои… Увяли мы в житейском беспорядке, Как после бури крылышки стрекоз, Остались эти тёплые прикладки И впереди – последний сенокос. «Ждём дождя, как небесной манны…» Ждём дождя, как небесной манны. И пришла на заре пора: Прячь зонты, разевай карманы Для шумящего серебра! Вспомни давнее изречение: Бурный ливень – он не напасть! Майский дождь – умопомрачение, Как дорожная сдуру страсть. Беззаботен и скоротечен, Закружился волчком, упал, Надавал деревам пощёчин И на сторону ускакал. На душе повольготней стало. Куры сгрудились у плетня. Полной грудью село дышало, И чумазалась ребятня. «Мы с тобой своё отлетовали…» Мы с тобой своё отлетовали И с резного спрыгнули крыльца. Замирали сердцем, лютовали, Так и не смирились до конца. Никому судьбу не объегорить, Наши дни – не палая листва, А скорей всего, сплошная горечь, Иль плакун, или разрыв-трава… «У ненамоленных церквей…» У ненамоленных церквей, Полукартонных с виду, Всё чаще вижу я парней И женщин молодых. Они приходят ко Христу С какою ли обидой Иль их приводит на поклон Заветный страх и «стих»? Я тоже к церкви прихожу В туманный спозаранок, Чтоб тихо-мирно ощутить Всю призрачность надежд. И вновь любуюсь, что не грех, На грешных прихожанок И понимаю невпопад Туманность их одежд. Во церкви женщины сплошь ряд Смиренно-авантажны, Им так привычно увлажнять Глаза немой тоской… И только бабушки мои Невнятно и протяжно Бормочут вещие слова Про вечный упокой. О, не забудьте про меня! Я тоже душу маю, А всё «цыганочку» пляшу На собственной судьбе, Я лоб не вовремя крещу И Бога поминаю, И всё ж по локоть не погряз В лукавстве и злобе. Но жизнь повадилась моя Нырять в морóк и сором, И я, по правде, у неё Прощенья не просил. Я наблюдательно бродил По святочным соборам, А вот в церквушку заглянуть Мне не хватает сил… |
