– Я отдал ваше кольцо в милицию.

– Что?!

– Зайдите в городское отделение милиции, вам его вернут.

– Спасибо, так и сделаю, – зло, сквозь зубы, произнес чернобородый и сразу закончил разговор.

Буквально в ту же секунду в комнату вошел Марк. Я все еще держал в руке телефонную трубку, из которой доносились короткие, как морзянка, гудки.

Марк с удивлением оглядел наши лица: укоризненное – Пташникова, ироническое – Окладина, растерянное – мое. Спросил, что случилось. Положив трубку на рычажки телефонного аппарата, я сбивчиво объяснил ему, кто звонил, что я посоветовал чернобородому.

– Умнее ничего не придумал? – взорвался Марк. – Надо было под любым предлогом задержать его здесь, в гостинице, до моего прихода. Зачем ты послал его в милицию?

– Я хотел перезвонить, чтобы чернобородого задержали там.

Марк покрутил указательным пальцем у виска:

– Ты считаешь его за ненормального?

Было ясно – ненормальным Марк считает меня, хотя прямо и не сказал этого. Свою ошибку я понял, как только чернобородый повесил трубку, но оправдываться не стал, набросился на Марка:

– На моем месте ты сам бы растерялся. Приди он за кольцом – что бы я делал, как задержал его? Ты мог и вечером заявиться.

Лишний раз убедился я, что нападение – лучший вид обороны, Марк больше ни в чем не упрекал меня.

– В милицию он не пойдет, это ясно. Но предупредить надо…

Пока Марк звонил в городское отделение милиции, я, переживая свою промашку, сидел на кровати, как на скамье подсудимых. Окладин и Пташников старались не глядеть в мою сторону.

Марк и в детстве был отходчивый. Увидел, какой у меня подавленный вид, и постарался успокоить:

– Ладно, еще не все потеряно. Главное – чернобородый не уехал из Александрова, а значит, сегодня ночью может повторить попытку проникнуть в церковь. Я получил разрешение устроить там засаду. Хочешь принять участие?

Я подумал – не шутит ли Марк? Однако он смотрел на меня строго и требовательно, как боец со знаменитого плаката, призывающего вступать в Красную армию.

– Ну, согласен? – поторопил Марк с ответом.

– С удовольствием, но какой от меня прок?

Марк присел на кровать рядом со мной, так объяснил свое неожиданное предложение:

– Тут будет важен психологический момент – чернобородый увидит тебя и решит, что его преследовали от самой Москвы. Думаю, это обстоятельство подействует на него, и на допросе он будет откровенней, не станет запираться.

Пташников от возбуждения соскочил со стула:

– Тогда и нас берите! Мы тоже знаем чернобородого в лицо!

Горячность краеведа вызвала у Окладина снисходительную усмешку, но сразу же его лицо приняло деловое, озабоченное выражение. Смахнув с безукоризненно чистых брюк невидимую пылинку, историк промолвил:

– Мне сегодня обязательно надо быть в Ярославле – завтра с утра в институте лекция.

– Позвоните, чтобы перенесли.

– Не вижу в этом необходимости, – сухо возразил краеведу Окладин и добавил нравоучительным тоном: – На мой взгляд, такое мероприятие, как засада, не для нас с вами. Впрочем, вы, Иван Алексеевич, если никуда не спешите, можете остаться.

– Я остаюсь! Можете рассчитывать на меня в любой, даже самой опасной ситуации, – сказал Пташников Марку.

Тот с трудом сдержал улыбку – вид у щуплого краеведа был боевой и задиристый, словно у молодого петушка.

– Думаю, дело обойдется без драки. Если арестуем чернобородого, будете присутствовать при его предварительном допросе. Мне не хотелось бы сразу же вести его в милицию. Все больше убеждаюсь – здесь случай особый…

В словах Марка чувствовалась недосказанность, какая-то неуверенность. Обстоятельства дела, в котором мне пришлось принять невольное участие, явно выходили за рамки рядовой милицейской операции, иначе, подумал я, арестованного чернобородого моментально доставили бы в отделение. А Марк прежде хочет с ним о чем-то поговорить. Вряд ли в обычной ситуации так должен был действовать сотрудник милиции. Возможно, он даже пошел на нарушение каких-то служебных инструкций, потому так и нервничает. Но что скрывает Марк?

Оставалось одно – терпеливо ждать, как события будут разворачиваться дальше.

До наступления ночи было еще несколько часов, целая вечность. Марк посоветовал нам с краеведом выписаться из гостиницы – он договорился с Ниткиным, дом которого стоял на территории Александровского кремля, что этот вечер мы проведем у него.

Пташников попытался еще раз убедить Окладина остаться, но тот был неумолим. Я заметил, что настойчивость краеведа не нравится историку. Обменявшись адресами и телефонами, мы простились с ним, и он торопливо ушел на вокзал.

Втроем спустились в ресторан, чтобы пообедать. Оркестр еще не играл, народу было немного, но догадавшись, что мы не спешим, официантка подавала на наш стол в последнюю очередь, сначала обслуживая самых нетерпеливых.

Я вспомнил разговор с Зинаидой Васильевной. Следует ли рассказать Марку, что ночью Окладин тоже зачем-то выходил из гостиницы?

Словно бы между прочим поинтересовался у Пташникова, как он провел ночь, не заснет ли у Ниткина, пока мы с Марком будем сидеть в засаде.

Чем-то мой вопрос показался Марку странным, он внимательно посмотрел на меня и опять склонился над тарелкой.

– Удивительно! – охотно ответил мне Пташников, продолжая жевать неподатливый шницель. – Обычно на новом месте долго не могу заснуть, сотню раз перевернусь с боку на бок, а тут сразу отключился, словно снотворного выпил. Если бы утром Михаил Николаевич не разбудил, еще бы спал. Это вы у нас по ночам любите разгуливать, – беззлобно подковырнул меня краевед.

Упоминание снотворного сразу навело меня на мысль – неужели Окладин пошел на крайность и усыпил краеведа, чтобы с какой-то непонятной целью, тайком от него, выйти из гостиницы?

Взвесив все обстоятельства, я решил пока не говорить Марку и Пташникову о странной ночной прогулке историка – сначала надо было самому разобраться, что к чему. А больше всего я рассчитывал на арест чернобородого, до которого, как мы надеялись, оставалось несколько часов.

Кто знал тогда, что человек, назвавшийся в гостинице Бусовым, приготовил нам новый сюрприз.

Ниткин жил в двухэтажном кирпичном доме вроде бы и не очень старой постройки, но таком заброшенном на вид, что казался древнее церквей, возведенных на территории Александровского кремля еще во времена Ивана Грозного. В серых стенах с обвалившейся штукатуркой темнели узкие, будто топором прорубленные окна, над облезлой крышей торчали закопченные печные трубы, над залатанной фанерой дверью покосился ржавый навес.

По шаткой деревянной лестнице со скрипучими ступеньками мы поднялись на второй этаж, в темном коридоре с трудом нашли дверь в квартиру Ниткина – и словно попали в другой дом, в другой мир. Мне подумалось, что такие ухоженные и уютные квартиры бывают только в хороших, дружных семьях.

Войдя в квартиру и неуверенно осмотревшись по сторонам, Пташников осторожно поинтересовался у встретившего нас Ниткина:

– У вас такой порядок, что сразу чувствуются женские руки. Где же хозяйка?

Мне самому легко представилось, как в прихожей появляется опрятная радушная старушка с добрым морщинистым лицом – жена Ниткина. Но этого не случилось.

– Хозяйка в Москву уехала, с внучкой нянчиться. Сын у меня после армии в столицу подался, поближе, как он сказал, к цивилизации. Там и женился на москвичке…

Мне послышалась в голосе Ниткина горечь. Видимо, не все ладно было и в этой семье.

– Так что порядок у меня относительный, – сменил Ниткин тему разговора. – Без хозяйки и дом сирота. Но голодными вас не оставлю. Прежде чем уехать, жена столько всего наварила и напекла – холодильник битком набит. Вот мы его сейчас и разгрузим, мне одному все равно столько не съесть.

Не слушая наших заверений, что мы плотно пообедали в ресторане, Ниткин усадил нас за стол.