Ночью на острове Зайцевский была построена рота понтонеров, и ее командир, капитан Кориков, вызвал добровольцев-гребцов на двадцать пять рыбацких лодок, до предела нагруженных боеприпасами и продовольствием для защитников «Баррикад». Добровольцев оказалось больше, чем требовалось.

Понтонеры притащили нагруженные лодки из глубины острова Зайцевский к урезу воды.

Понтонеры знали наши сигналы. По команде подполковника Тычинского заговорила артиллерия. Обнаружив движение лодок, противник тоже открыл заградительный артиллерийский огонь. С высокого правого берега мы увидели, как сквозь битый лед, взрываемый снарядами противника, лодки пробиваются к нашему берегу. Но через несколько минут мы с великой болью провожали взглядом эти лодки, плывшие от нас по течению вниз, к Бекетовке. Там их перехватывали понтонеры соседней армии генерала М. С. Шумилова. Там хоронили мертвых гребцов и оказывали помощь их раненым товарищам.

Только шесть лодок из двадцати пяти прорвались к полосе реки, не простреливаемой пулеметным огнем врага, и причалили к нашему берегу.

Все работники штаба дивизии участвуют в разгрузке этих лодок. Наш берег подвергался сильному обстрелу вражеских минометов. Надо было спасать то, что еще можно было спасти, и люди бросались в самую гущу разрывов.

«Переправа, переправа! Берег левый, берег правый…»

Много после той ночи было переправ: на лодках, потом на бронекатерах, и ни одна из них не обошлась без жертв. Были убиты руководившие разгрузкой бронекатеров майор К. Рутковский, капитан П. Гулько и ординарец подполковника Шубы рядовой Кочерга. Они погибли ради того, чтобы продолжал сражаться истерзанный, искромсанный снарядами и авиабомбами небольшой участок земли на «Баррикадах».

Летчики, мастера ночных рейсов на трудягах ПО-2, тоже пытались помочь защитникам «Баррикад». Они сбрасывали нам мешки с патронами, сухарями. Но уж до того была мала наша земля, что мешки попадали в расположение неприятеля или в Волгу. А из тех мешков, что доставались нам, мы извлекали патроны с изъянами: они деформировались при ударе о землю.

Атаки противника не прекращались, каждый день дивизия теряла бойцов и командиров, а пополнение не прибывало.

Больше всего тревожило нас состояние раненых. Их было около четырехсот (почти столько, сколько имелось активных штыков на переднем крае), а помочь им мы ничем пока не могли.

Однажды пришла ко мне медсестра штаба дивизии Серафима Озерова, жена командира роты связи. Один глаз у Озеровой был закрыт повязкой (ранило на переправе осколком мины), а в другом стояли слезы. «Ну, — думаю, — опять станет умолять, чтобы не отправляли ее в тыл, не разлучали с дивизией, с мужем». Но медсестра заговорила о другом: настойчиво просила меня найти время и пойти в землянку к раненым, пока те не разбежались.

— Куда они могут разбежаться? — удивился я.

— Не знаю… Только меня слушать не хотят, к себе не подпускают и требуют: «Приведи комдива!».

С Озеровой мы прошли в огромную землянку. Легкораненые ухаживали за теми, которые недвижно лежали на земле, прикрытые шинелями. Даже при тусклом свете коптилки заметна грязь на бинтах. У нас нет достаточного количества перевязочного материала, нет медикаментов, не хватает продуктов питания. Раненые получают ту же голодную норму, что и здоровые. Тягостное зрелище… Но жалобам здесь нет места. Поздоровавшись, я спросил:

— Как самочувствие, что интересует вас, товарищи солдаты?

Раздались голоса:

— Хотим знать обстановку.

— Расскажите, как на переднем крае? Что нас ждет?

Легче рассказать раненым, как воюют их товарищи и что дала первая попытка доставить к нам боеприпасы и продукты. Труднее ответить на вопрос: что нас ждет?

— Последние рубежи на Волге врагу не отдадим, — заверил я их. — Когда река покроется льдом, всем станет легче, но пока и раненым надо потерпеть. Вашу эвакуацию на лодках я запретил. Не для того солдат дрался на «Баррикадах», чтобы раненым утонуть в Волге под огнем неприятеля.

— Обстановка ясна…

С земли поднялся немолодой солдат. Одна рука на перевязи, другой поправил шапку и заявил, что ему поручили выступить от имени раненых.

— До того нам, товарищ полковник, ясна обстановка, что пожелали с вами видеться и поведать вам свои думы. Разрешите легкораненым вернуться в строй. Поглядите, к примеру, на меня. Стрелять несподручно, так я подносчиком боеприпасов могу работать, командиры подразделений найдут нам посильную работу. Уважьте нашу просьбу!

Я обещал уважить. И тогда он от имени раненых обратился ко мне еще с одной просьбой, но сначала пожаловался на полевую почту.

— Толкуют тут про военную тайну! — сердито сказал он. — И некоторые письма у нас не берут. Нельзя, говорят, указывать город, где мы сражаемся. А почему? Мы здесь кровь пролили, здесь готовы биться до победы или смертного часа. На этот город сейчас весь мир смотрит. Так чего нам таиться?

Вероятно, я превысил свои полномочия, но разрешил солдатам указывать в письмах город, на который «весь мир смотрит», руководствуясь тем, что и это решение будет положительно сказываться на боевом духе нашего личного состава. Дал на этот счет указание и начальнику полевой почты.

Из сорока дней боев в этом своеобразном полуокружении самой трудной была первая неделя. И хотя вслед за нею начались неимоверно тяжелые для нас испытания, радость воинов дивизии, узнавших о начале большого наступления советских войск, не поддавалась описанию.

Из разговора с генералом Н. И. Крыловым по радио я понял смысл и значение его слов: «Уже началось!».

А немцы продолжали упорные атаки, будто знали, что запасы боеприпасов и продуктов у нас на исходе. Сказать об этом генералу Крылову я не успел. Штабная радиостанция замолчала — кончилось питание.

В ту пору печать дружественных нам стран ежедневно публиковала подробные сводки о ходе борьбы в Сталинграде и восхищалась стойкостью, упорством и мужеством наших войск. Приведу лишь две выдержки из разных газет, чтобы сопоставить их описание с истинной обстановкой в сражении за город.

Американская газета «Нью-Йорк геральд трибюн» писала: «Такие бои не поддаются стратегическому расчету. Они ведутся жгучей ненавистью, со страстью, которой не знал Лондон даже в самые тяжелые дни германских налетов».

При всем уважении к стойкости лондонцев, испытания, которым они подверглись, не выдерживают сравнения с тем, что выпало на долю жителей и защитников города Сталинграда. Ничто не угрожало зенитчикам Лондона, кроме прямого попадания бомбы на их батарею. Мы сражались с фашистами лицом к лицу. Но разница не только в этом.

Английская газета «Рейнольдс ньюс», отдавая дань уважения славным защитникам города на Волге, писала в те дни:

«Вторично на протяжении одного поколения Сталинград стал символом воли русского народа к жизни. 24 года тому назад реакционеры, старавшиеся уничтожить молодую Советскую республику, были сами уничтожены на берегах Волги. Сегодня еще худший деспотизм требует кровавых жертв на улицах города, который выдерживает самые грандиозные атаки в истории войн. Эпос Сталинграда будет жить вечно. Героизм вооруженного русского народа, искусство русских командиров будут вызывать восхищение во всем свободном мире. Мы с полным основанием восхищаемся Сталинградом».

А сейчас некоторые буржуазные историки, наблюдавшие войну со стороны, не зная по-настоящему, что такое война, пытаются поучать тех, кто воевал, кто перенес все тяжести войны, как надо было бы воевать.

Опоздали с поучениями.

Равняясь на коммунистов, вступают в партию отличившиеся в боях, но авангард, как известно, несет самые большие потери. За первые недели в 344-м стрелковом полку потеряли командира полка, убиты начальник штаба, его помощник, три командира рот, пять командиров взводов, врач. В малочисленных подразделениях насчитывается по одному-два коммуниста, по два-три комсомольца. Каждый из них не только стрелок, но и связист или сапер. Мы называли их политбойцами. Это — полпреды партии на переднем крае.