– Как-то не очень, – сказал Шибаев. – Они не могли этого не видеть.

– Не могли. – Она смотрела озадаченно. – Тогда что? Получается, у меня крыша едет? – Она заглядывала ему в глаза, в ее взгляде был вопрос.

– Не факт. Это может говорить о том, что искали что-то другое.

Что-то другое… А что еще он мог сказать? Он ей не поверил. Ни один вор не прошел бы мимо платинового украшения. Капитан Астахов был прав, хотя и не сказал этого прямо. Возраст, одиночество, детективные романы… все сказывается. И что ему теперь делать? Как уйти «покрасивше», чтобы не обидеть?

– Я бы хотел проверить окна, можно? – нашелся он, сообразив, что на этом можно поставить точку и распрощаться.

– Конечно! С чего начнем?

– С этих. – Он подошел к окну справа от серванта, внимательно осмотрел; затем перешел ко второму. Запоры были старые, потемневшие, но держались крепко. Он не заметил ничего подозрительного в оконных запорах и в спальнях – их было две. Одна действующая, хозяйкина, с громадной кроватью из рыжего дерева, покрытой синим шелковым покрывалом, и такими же шторами, даже коврик у кровати был синий; в другой был навален всякий хлам. В кухне с окном тоже все было в порядке. Хлипкая дверь вела на небольшую веранду. Даже из окна было видно, насколько обветшало и потемнело дерево стен и оконных рам, половины стекол недоставало, а уцелевшие были запылены до полной потери видимости; по углам свисала паутина.

– Я не пользуюсь верандой уже лет сорок, – сказала Ада Борисовна, и в ее голосе Шибаеву послышалось смущение. – Там провален пол, и вообще. А дверь в сад заколочена, видно даже отсюда. Давно уже. Я – плохая хозяйка, Саша. Всегда была…

– Жизнь коротка, – заметил он и зачем-то добавил: – Несколько лет собираюсь разобрать балкон, да все как-то руки не доходят…

Ему хотелось подбодрить ее, но получилось неуклюже и демонстративно, как будто он жалел ее. Он действительно жалел ее и остро почувствовал это только сейчас, увидев запыленную веранду с заколоченной дверью, и она в своем ярко-зеленом халате и избытком краски на лице уже не была энергичной пожилой дамой, а казалась потерянной и угасшей старухой…

– Вы сказали, у вас есть серебряные украшения с бирюзой, – вспомнил он, не посмев сказать, что ему уже пора. – Можно взглянуть?

– Можно. Сейчас принесу. – Вся ее живость исчезла, она выглядела уставшей, даже макияж словно вылинял.

Ада Борисовна вышла и вернулась через несколько минут, держа в руках деревянную лакированную шкатулку с зимним пейзажем и мчащейся тройкой на крышке. Она опрокинула шкатулку над журнальным столиком и сказала:

– Так будет нагляднее.

Из шкатулки с грохотом вывалился клубок из цепочек, кулонов, бус, браслетов и рассыпался по столешнице. Шибаев подхватил массивный перстень с темно-зеленым камнем, покатившийся к краю стола.

– Это малахит, – сказала она. – Люблю все оттенки зеленого.

Шибаев рассматривал потемневшее серебро, бирюзу, кораллы, бусы из разноцветных камней. Причудливые оправы, переплетения серебряных нитей, крупные камни – все это выглядело тяжелым даже на вид. И старомодным – не иначе, с блошиного рынка.

– Смотрите, Александр, это агат. – Она протянула ему нитку крупных бус. – Прекрасный камень, разноцветный, жизнерадостный. Эти бусы я купила в Индии, с лотка уличного торговца. Буквально за копейки. И это колечко с кошачьим глазом тоже оттуда. Стало мало, не годится больше. А это из Турции, – она взяла в руки крупный кулон. – Обожаю бирюзу… Кажется, я уже говорила. Эти кораллы – из Мексики, купила на Козумели. Видите, они бледные, скорее розовые. Натуральные, почти не обработанные. Браслеты с бирюзой оттуда же. Она отличается от турецкой, цвет интенсивнее. Вот браслет из дикройка[2]. Это какое-то специальное стекло, смотрите, похоже на многоцветную радугу и отражает свет. Похоже на жука-светляка. Торговец почти не говорил по-английски, и я поняла, что его добывают в горах. Я была уверена, что это натуральный камень, а потом нашла в Интернете. Оказалось, стекло, и можно изготовить самому. Но это не важно. Я его очень люблю, от него радость. А вот этот кулон из ларимара, он водится только в Доминикане. Бледно-голубой, как Карибы рано утром, до восхода солнца. Восход там изумительный, мы вставали в полшестого, чтобы увидеть. Без пятнадцати шесть из моря появляется раскаленный край солнца. Оно выскакивает за две-три минуты, ослепительное, сияющее, как будто рождается из моря. Сначала красное, раскаленное, потом поднимается выше и становится обычным, белым. И море уже не бледно-голубое, а ярко-бирюзовое. Если бы люди почаще смотрели на восход солнца, мир был бы добрее. – Она снова помолчала. – Камни – чудо, Александр. Держишь в руке – и такая радость! Чувствуешь, что они живые. Чем больше живу на свете, тем больше убеждаюсь, что все имеет смысл. Абсолютно все. Потому и появился хомо сапиенс, чтобы понять, в чем смысл, и оценить красоту. Больше некому. – Она смотрела на него улыбаясь, и он улыбнулся в ответ. – Янтари у меня отдельно, они мягкие, можно поцарапать. Они теплые, а остальные камни холодные. Знаете, как распознать настоящий камень? Меня мой ученик-ювелир научил. Нужно приложить камень ко лбу, если холодный, значит, натуральный. Берешь в руку холодный, неживой, а через минуту он согревается от твоего тепла, и вы с ним как будто одно целое. У каждого камня свои свойства, в древности ими лечили. Хотите посмотреть мои янтари?

– Спасибо, не стоит. А это что? – Шибаев достал из груды крупный прозрачный серо-лиловый кристалл без оправы.

– Это горный хрусталь. Посмотрите на свет. Он как будто дымится и тени внутри. Это кулон, у него когда-то была оправа, но он выпал, а оправа куда-то завалилась. Белый металл, кажется, серебро. Обычно теряется камень, а у меня исчезла оправа. Я понесла к ювелиру, хотела сделать перстень, к тому самому, бывшему ученику… У меня их полно по всему городу! Он сказал, что надо шлифовать, много возни и не его профиль, и вообще он очень большой и в трещинах, не будет смотреться. На том дело и кончилось. Теперь валяется. Я его тоже люблю. Он холодный, как лед. Вообще я люблю держать их в руке. Смотрю детектив по телевизору, а в руке – камень. Уже не холодный, а теплый, живой. Согрелся от меня. Я понимаю, почему люди шли на преступление ради камней. Они завораживают, в них – магия. Не в таких, конечно, а в настоящих. Хотя и такие тоже чудо, просто их больше, и они доступнее. У каждого знаменитого алмаза или рубина своя тысячелетняя история, за каждым шлейф крови. Из-за них начинались войны… – Она взглянула на Шибаева и замолчала. Он тоже молчал, не зная, что сказать. – Что мне делать, Александр? Я никогда ничего не боялась, всегда лезла напролом. А сейчас боюсь. Не боятся только непуганые, их просто никто не пугал. В детективных романах сыщик или психиатр рекомендуют сменить обстановку, уехать в путешествие, даже переселиться в гостиницу. Или сходить на шопинг. Не мой случай. А что думаете вы?

Шибаев не собирался говорить ей, что он думал. Не хотел обижать. Она ему понравилась, пожалуй. Во всяком случае удивила. У него не было знакомых старух, он априори считал их старыми занудами, а эта раскрашена, рассуждает здраво, и чувство юмора в наличии. Не заговаривается. И такой… такая… жадность к жизни! Даже пыль не вытирает, чтобы не терять время. Это позиция, как говорит Дрючин. Надо бы их познакомить.

– Саша, а если устроить засаду? – сказала вдруг Ада Борисовна.

Она смотрела на него с надеждой. Она действительно боялась. Пугает не столько опасность, сколько неизвестность. Она не понимала, что им нужно. Если они существуют, конечно, в чем он сомневался. Больше того, не верил. У всех бзики – вон, Дрючин верит в приметы, в карты Таро и всякую потустороннюю дребедень. Уверен, что зеркала – вход в параллельный мир. Это кем нужно быть, чтобы верить в подобную чушь? Правда, было у Шибаева подозрение, что Алик попросту валяет дурака и интересничает. Ну не идиот же он в конце концов! А она думает, что кто-то роется в ее вещах. Он, Шибаев, верит только фактам. Вещдокам. Даже условным, вроде полоски пыли или ее отсутствия. «Скучный человек ты, Шибаев, – говорит Алик. – Никакой в тебе романтики. Хочешь, погадаю на картах?»