Мне стало ясно, что гитлеровская войсковая разведка, вероятно, получила задание от немецкого командования переговорить с начальником обороны Калача, чтобы мы ушли из города. Ведь мы сидим у них на «хвосте». Наша артиллерия и минометы расстреливают спускающиеся к Дону колонны. Больше того, за дни кровопролитных боев в районе Калача, по сохранившимся у меня и у подполковника К. С. Парфенова записям, гитлеровцы в схватках с нашей бригадой потеряли около 3600 убитых солдат и офицеров, 16 танков, 3 бронетранспортера, 150 повозок с имуществом, 16 грузовых машин, 18 тяжелых пулеметов, 16 минометов, 13 орудий, 15 мотоциклов, 2 самолета и много другой техники. А это их тревожило. Им нужны были силы для захвата Сталинграда.

Кроме этого, меня очень удивило предложение немецкого командования, чтобы мы — небольшое количество солдат и офицеров бригады — ушли из Калача, вместо того, чтобы уничтожить нас, как этого требовал приказ командующего 6-й немецкой армией генерала Паулюса. Я воевал с белогвардейцами всю гражданскую войну и никогда не слышал, чтобы преобладающий по численности, сильный враг после многих дней кровопролитных боев просил уйти с обороняемого объекта добровольно. Значит, героические бойцы 20-й мотострелковой бригады допекли их здорово. Враги боялись и того, что в удобный момент мы можем ударить с тыла по наступающим на Сталинград немецким войскам.

После этого предложения противника прошло уже много часов, как вдруг над нашими позициями снова появились немецкие самолеты и стали разбрасывать тысячи листовок, в которых говорилось:

«Красноармейцы, командиры и политработники 20-й мотострелковой бригады! Вы окружены, и нечего вам зря проливать свою кровь. Хотя ваша бригада хорошо укомплектована и вооружена, но вам из кольца окружения все равно не выйти, сдавайтесь! Командование немецкой армии гарантирует вам свободу и жизнь».

На провокационные листовки воины бригады ответили еще большим сплочением своих рядов.

Меня не удивляли вражеские листовки, которые фашисты разбрасывали уже не один раз, а удивило то, что в листовке немцы обращались именно к воинам 20-й мотострелковой бригады. Значит, враг теперь знал, с кем дерется. Это тревожило, ведь теперь легко можно подсчитать наши оставшиеся силы. Единственное, что успокаивало — в листовках враг пишет: «Хотя бригада хорошо укомплектована и вооружена…» Значит, противник еще думает, что бригада сильная.

Все мои догадки подтвердились спустя много лет, когда прочитал военные мемуары немецких генералов о боях под Калачом.

^{Сын комбрига — Владимир.}

Бывший командир 3-й немецкой моторизованной дивизии генерал-лейтенант Шлемер говорил, что в августе 1942 года он предполагал, что сравнительно легко достигнет Калача и захватит мост через Дон, но он вынужден был признать, что вопреки ожиданиям легкой победы его дивизия вблизи моста через Дон у Калача испытала на себе контрудар. «Атаки русских были настолько сильны, что 3-я моторизованная дивизия должна была отступить на линию высот 146,0 — 169,8 — 174,9 — Дон». Эти строки я взял из книги Маршала Советского Союза К. С. Москаленко «На Юго-Западном направлении».

Второй немецкий генерал-майор — Дёрр в своей книге «Поход на Сталинград» пишет, что бои в районе Калача «…дали советскому командованию выигрыш во времени примерно три недели…».

Горькое признание наших противников, повествовавших о тяжелых и кровопролитных сражениях за Калач-на-Дону с отважными частями знаменитой 62-й армии в этом районе, говорит нам и о том, что воины 20-й мотострелковой бригады тоже вложили в эту победу немалую долю.

Пусть простит читатель меня за то, что я так скрупулезно веду счет суровым дням. Я пишу кровью своих погибших и раненых солдат, и мне хочется рассказать людям, и особенно молодежи, как героически дрались каждый день и каждый час их отцы и деды с фашистами в Сталинградской битве.

Вечером 29 августа противник снова нас бомбил, а 30 августа день прошел в огневой перестрелке, да прилетела зловещая «рама». Но мотострелки не почили на лаврах, они очень много трудились по укреплению обороны и исправляли разрушенные сооружения. Командование бригады и весь личный состав каждый час ожидали, что противник возобновит свои атаки, тем более что гитлеровскому командованию теперь было известно, кто обороняет Калач и переправу. Тревожило, что штаб армии не отвечает на наши позывные.

Но вдруг поздно вечером 31 августа меня вызвал к рации полковник Камынин и открытым текстом говорит:

— Товарищ Ильин?

— Да, — отвечаю я.

— Здравствуйте! Как у вас дела?

— Ничего, пока держимся.

— Вот что, — говорит Камынин, — Военный совет армии приказывает тебе сегодня ночью сниматься со всем хозяйством и идти на нас. Ты знаешь, куда. Тебе на помощь будет послан бронепоезд, командир которого найдет тебя на дороге Калач — Сталинград.

— Товарищ Камынин, бронепоезд присылать не надо, он скует наш маневр и привяжет к железной дороге. Да и жалко бронепоезд, его может разбомбить авиация.

— Все это хорошо, но есть приказ командующего, и ждите бронепоезд.

Сразу же после этого указания был собран весь командно-политический состав бригады и подразделения 175-го батальона укрепленного района. И был отдан приказ о снятии всех частей с обороны и сосредоточении их в 2-00 часов 1 сентября на дороге, идущей в Сталинград с восточной окраины Калача. Причем все были предупреждены, чтобы снимались тихо, бесшумно, соблюдая полную маскировку. Но с целью маскировки, чтобы ввести противника в заблуждение, я приказал Кузьме Парфенову в 1 час 55 минут на 5 минут открыть беглый огонь из пушек по огневым точкам врага.

Все части и отдельные подразделения бригады и 175-го батальона укрепленного района быстро свернулись на участках своей обороны и организованно прибыли на место сбора.

Соблюдая светомаскировку, с включенными моторами на тихих оборотах, приехали и все автомашины, нагруженные боеприпасами и имуществом, и заняли свои места на дороге. А в назначенное время артиллеристы капитана Узянова открыли беглый огонь.

К двум часам все были в сборе, за исключением медработников сортировочного отделения М. И. Киреевой. Ночь выдалась темная. Кругом ни звука. И вдруг: чи-чи-чи-чи — послышалось шипение поезда, и через минут десять появился командир бронепоезда подполковник (фамилию не помню) и доложил:

— Товарищ полковник, бронепоезд прибыл в ваше распоряжение согласно приказу Военного совета 62-й армии!

— Немедленно, пока не рассвело, следуйте обратно, а мы будем действовать самостоятельно. Об этом доложите Военному совету армии и скажите, что я благодарю их за эту помощь. — И тут же подал команду «по машинам». На машины сели не только здоровые и легкораненые, к ним были прицеплены пушки и тяжелые минометы.

С потушенными фарами, тихо в ночном мраке двигалась колонна в 38 машин. Водители, привыкшие к темноте, строго соблюдали дистанцию. Вскоре рассвело, но ехали, еще не замеченные врагом.

Выглянувшее как из-под земли солнце обогрело бойцов своим теплом. В середине колонны, на одной из машин, сержант комсомолец инженерно-минной роты Михаил Холошин запел высоким тенором написанную им самим песню:

И тут же все воины в машине подхватили:

Песня захватила воинов и на других машинах. И полетели ввысь и в стороны ее боевые переливы. Не доезжая песчаного карьера и хутора Старый Рогачик, мы увидели в воздухе группу немецких бомбардировщиков в 30 самолетов. Они летели в стороне, тяжело нагруженные бомбами, и я думал, что нас не заметят и пролетят мимо, но они увидели колонну и повернули. Я быстро подал команду рассредоточиться машинам. Адъютант А. Жигалкин закричал: