Страх. Это единственное, что сейчас сдерживает меня и остальных шестерых. Нам нельзя высовываться из-под моста, как бы холодно ни было, как бы сильно ни стучали наши зубы. Мы жмемся друг к другу, стараясь получить хоть толику тепла, но, кажется, промерзли насквозь. Шум от реки, по которой медленно плывут льдины, перекрывает наше громкое испуганное дыхание. Вот только от воды веет еще большим холодом.

Я ненавижу зимы. Но еще больше я ненавижу Ловцов. Эти твари несколько минут назад на наших глазах застрелили Хелла и Криса, даже не проверив их прибором, хотя того требовал закон. А ведь ни Хелл, ни Крис не входили в разряд «Опасные». Они только выглядели страшно. Знаете, что мог сделать Хелл – четырнадцатилетний  нескладный парень с чешуей вместо кожи – с Ловцами? Ничего! Абсолютно ничего!

Мои руки сжимаются в кулаки и черные когти вместо ногтей, впиваются в кожу на ладонях, оставляя неглубокие, но кровоточащие порезы, которые бесследно заживут уже через полчаса. Плакать нельзя. Слезы – роскошь, которую мы можем позволить себе только в самые спокойные дни, чтобы оплакать всех погибших.

Я старательно прислушиваюсь к звукам. Мохнатыми лисьими ушами под шапкой шевелить тяжело, но возможно. Наверху всего лишь проезжают машины. Никаких голосов. Перехватываю взгляд нашего вожака – Ирвина. Ему скоро стукнет восемнадцать. Он старший среди нас, хотя между мной и Ирвином довольно маленькая разница в какой-то год. И благодаря чертовому вмешательству в человеческую генетику, Ирвин обладает волчьим хвостом, клыками и огромной силой. Вожак принадлежит к разряду «опасные». Сейчас по его взгляду я могу сказать, что он тоже ничего страшного не слышит.

Колин и Мика – тринадцатилетние брат с сестрой – жмутся друг к дружке и даже не ссорятся, хотя раньше это было их любимое занятие. Они не могли и часа продержаться, чтобы не повздорить. Сейчас их объединил страх, но я знаю, это ненадолго. И приглядевшись, я понимаю, что их пятнистые хвосты уже бесшумно сражаются друг с другом, хотя на лицах ребят застыла все та же маска ужаса.

– Они ушли? – испуганно спрашивает десятилетняя Бьянка, вытирая мохнатым кулачком намокшие от слез ресницы. Ее розовый носик смешно шмыгает, а кошачьи усики подрагивают при каждом выдохе. Девочка больше чем наполовину котенок. Почти все ее тело, кроме лица, покрывает рыжая шерстка.

– Думаю, что да, – говорю я едва слышно, и обнимаю девочку, словно пытаюсь защитить ее от всего этого ужасного мира.

Я понятия не имею как мир, который каких-то сто лет назад призывал людей становиться похожими на животных, иметь уникальные кошачьи ушки или хвосты, усы или змеиные глаза, изменился до такой степени. Из-за операций спустя несколько поколений начали рождаться дети-химеры. У одних появлялись перья, у других уши, как у зверей, а третьи могли дышать с помощью жабр под водой. Множество модификаций получилось благодаря прошлым опытам. Но на сей раз никто этому не радовался.

– Мой ребенок – урод! – вопили напуганные мамочки под дверями клиник, но те давно закрылись, выяснив, к чему привели все эти вмешательства в ДНК человека.

Таких, как мы, окрестили химерами. Детей, от которых отказывались родители стали отправлять в специальные приюты, спрятанные от людских глаз.

Чтобы скрыть это от других стран, наша Империя Пурисимум закрыла границы. Я уверена, люди вне империи даже не представляют, что творится в этом аду.

Вскоре в приютах стало слишком много химер. Финансирование становилось все меньше, условия все хуже. Нас всех заставляли трудиться по двенадцать часов. Мы шили одежду, работали на заводах, следили за полями, на которых росли овощи и фрукты. Выполняли ту работу, которую отказывались делать обычные люди.

На то, что большинству из нас нет и пятнадцати лет, всем было плевать.

– Вы отбросы, нелюди, – твердили нам воспитательницы, наливая половник почти пустого супа. – Вы должны быть благодарны, что государство заботится о вас.

Тех, у кого были дополнительные способности вроде огромной физической силы, быстрой реакции или острого слуха, использовали больше других.

Мы никогда не болели. Два или три года назад весь город охватил страшный грипп, а химеры продолжали работать. Раны заживали на нас быстрее. Но многие химеры погибали от истощения.

Были те, кто решился бежать. У них была голубая мечта – пересечь границу и рассказать людям на той стороне, что происходит в Империи. Я не верила в сказки, что в других странах жизнь лучше. Но когда воспитательницы заболели, а надзор за нами упал до минимума, я сбежала из приюта, решив, что на улице выжить будет проще.

Отлов Химер учредили уже давно – они должны были находить брошенных детей и отправлять в приюты, но в скором времени у Ловцов появилась еще одна функция – уничтожение.

Химер поделили на «опасных» и «неопасных». Первые считались более агрессивными и представляющими для людей угрозу.  Их даже отбирали у родителей, которые не хотели отказываться от своих детей.

Любой «Опасный» человек, найденный на улице, после проверки Прибором мог быть застрелен при сопротивлении или отправлен в специальную колонию, где с ним будут обращаться хуже, чем с животными в зоопарках.

Вот только в последнее время Ловцы плюют на закон. Они убивают всех, кто хоть немного кажется им опасным. Так произошло с Хеллом и Крисом.

– Вы не очень замерзли? – обращаюсь я к ребятам. Виктор качает головой и щелкает птичьим клювом. Он не умет говорить, хотя мы пытались его научить. Мальчик только щебечет на птичьем, раздражаясь, что его никто не понимает.

 Никто из нас не знает, сколько на самом деле лет Виктору. Мы нашли его совсем недавно, около трех или четырех недель назад. Худой маленький паренек прятался за мусорным баком. Мальчишка был весь грязный растрепанный и отчетливо напоминал напуганного воробья.

Я рада, что мне повезло больше, чем ему. Я ведь почти похожа на человека, если прикрыть ушки волосами, а когти тщательно подпилить. Именно поэтому меня чаще других отправляют в город за пропитанием.

Обычно мы прячемся на самой окраине в старом сарае, но сегодня наше укрытие было обнаружено, и теперь туда нельзя возвращаться.

– Мэл, – окликает меня Ирма и зябко ежится. Она моя ровесница и лучшая подруга. – Ты бери Бьянку и Виктора, а я уж, так и быть, близнецов.

Я крепко беру ребят за руки и снова готовлюсь бежать.

Сейчас я даже не представляю, где провести ночь. Мы на окраине города, но в лес уйти не можем. Зимой там не выжить. В сараях, что стоят у полей, не спрячешься. Именно там нас теперь и будут искать.

Где скрываются остальные химеры? Есть ли еще такие же группы, как наши? Или ребята все бродят поодиночке, в надежде, что их не увидят?

– Идем, – приказывает Ирвин, высунувшись из-под моста.

Медленно движемся вслед за вожаком и настороженно оглядываемся.

– Мы могли бы украсть палатку из спортивного магазина и заночевать в лесу, – предлагает Ирма.

– Как только выяснится, что украдена палатка, нас тут же начнут искать именно в лесу, – фыркает Мика презрительно. Она постоянно считает себя умнее других, чем нас и раздражает.

Мы крадемся по берегу реки, старательно нагибаясь, чтобы лысые кусты хоть немного, но скрывали нас от проезжающих мимо машин. В темноте водители вряд ли разберут, что здесь кто-то прячется.

Через какое-то время река скрывается в трубе.

– Что дальше? – выдыхает Ирма.

Ловцы загнали нас в район, где мы еще не были. Не знаю, можно ли тут найти хоть какое-нибудь убежище, или нет.

За рекой лес. Там нам делать нечего. Через шоссе начинаются дома. Серые пятиэтажки, похожие на картонные коробки, в которых прорезали дырочки-окна.

– Есть идея! – говорю я негромко. – Очень надеюсь, что повезет.

– Ты одна? – Ирвин знает, что я сейчас пойду на разведку. Киваю. Помощники в этом деле мне не нужны.

Натягиваю шапку посильнее, чтобы под ней не топорщились ушки, надеваю на озябшие руки перчатки, скрывая уже отросшие коготки.