В медленно тянущиеся летние ночи прислушивался к лаю собак, мяуканью кошек за окнами, поэтому днем ходил сонным. Чтобы вернуть бодрость, подставлял голову под рукомойник и вспоминал напутствие в губернской чрезвычайке:

«Решением Реввоенсовета и местной Чрезвычайной комиссии останетесь в городе. Выбрали вас как беспартийного, работающего на непрестижной должности, хорошо знающего многих в депо. В ЧК работали всего ничего, так сказать, не засветились. В биографии не к чему придраться. К тому же коренной царицынец, город, окрестности знакомы как свои пять пальцев, имеете широкий круг знакомств. Удачно, что холосты, проживаете в собственном доме. Верим, что окажетесь полезным в борьбе с белогвардейцами».

Приказали накрепко запомнить пароль и отзыв на него, выдали наган и к нему шесть патронов, запретили оружие носить при себе: «Спрячьте, но чтоб был при необходимости под рукой. Примените лишь в крайнем случае, когда почувствуете угрозу жизни. Вернетесь в депо, что поможет нашим людям при необходимости выезжать из города».

Никифоров безропотно со всем согласился, обещал в точности выполнить порученное. Про себя подумал, что не дурак класть собственную голову под топор: «Толкают в самое пекло. Одно дело служить советской власти, когда она держала город под контролем, и совершенно иное, когда власть перешла к белякам».

Вспомнилась несбывшаяся мечта заиметь кожанку, такую же фуражку, красные галифе, участвовать в обысках, конфискациях у буржуазии ценностей, продуктов.

Шла к концу вторая неделя, как в Царицын вошли врангелевцы. Жизнь стала иной, нежели была при Советах. Цены на рынке, в магазинах взвинтили, расплачиваться приходилось новыми купюрами, из-за комендантского часа с восьми вечера до утра запрещалось появляться на улицах.

В томительном ожидании Никифоров окончательно потерял покой, а с ним сон, который стал коротким, прерывистым. Стоило услышать за окнами шум проезжающих линейки или фаэтона, дрожал как банный лист, считал, что пришли арестовывать за ложные показания.

«Невезучий я, только из смотрителей путей перевели в кладовщики, затем взяли в ЧК, стал получать спецпаек и – изволь оставаться в городе! Напрасно не сослался на застарелую болезнь, плохую память, не убедил, что из меня плохой подпольщик. Большую совершил ошибку, посчитав, что советская власть крепкая и надолго, на деле большевики сдали город и уже вряд ли вернутся. Промашку сделал, когда согласился служить красным…»

Появилось желание запереть дом, забить окна крест-накрест досками и удрать за Хопер в дальний хутор, чтоб не нашли ни белые, ни красные. Тут же одернул себя:

«Дом бросать негоже, он денег стоит, к тому же за домом, без сомнения, ведут слежку».

Прошли еще сутки. Никифоров чувствовал себя зверем в клетке. Мог заглушить страх самогоном, но опьянение не одобрили бы офицеры.

«Сколько еще сиднем сидеть? Сколько ждать гостя? Если не явится, офицеры решат, что про курьера приврал, набил себе цену».

Никифоров мучительно перебирал способы спасения, ругал курьера, который задерживается, себя, что попал в облаву.

«Не надо было нарушать приказ чекистов и покидать дом! Зачем только потянуло прогуляться, заглянуть на рынок, послушать новости? Оставался бы дома и не попал в облаву!».

На первом допросе с поспешностью признался в получении задания, согласился оказать всемерную помощь в поимке курьера. Оправдывал себя тем, что жизнь дорога, нет желания за Шалагина с Магу-рой идти под расстрел.

Никифоров присел на сундук – ноги не держали, для полного успокоения закурил, но лишь глотнул дымок, как вскочил, точно ужаленный, – во входную дверь постучали.

Поперхнувшись, уронил самокрутку. Спросил с дрожью в голосе:

– Кого бог или черт принес?

– Ищу ночлег на пару суток, – ответили с крыльца.

Это был пароль, следовало ответить обусловленной фразой.

– Сам без крыши над головой, – и добавил уже от себя: – Для дорогого гостя могу потесниться.

Открыл дверь, увидел парня в косоворотке. Пропустил в дом, привел в нареченную залом комнату. Гость широко улыбался.

«С какой стати лыбится? – подумал Никифоров. – Знал бы, с кем вскорости предстоит встретиться, где окажется, не скалил зубы».

Парень помалкивал, ожидал, что скажет хозяин, и Никифоров признался:

– Который уж день жду. Отчего задержался?

– До вас путь неблизок и труден, – признался гость.

Никифоров закивал:

– Это верно, каждый шаг опасен, могли запросто подстрелить.

– Меня пули стороной обходят, вроде заговоренный.

– Могли арестовать.

– Бог миловал.

– Неужто веришь в Бога? Большевики все как один безбожники, считают религию опиумом для народа.

– Крещен.

– И церковь посещаешь?

Парню надоели вопросы, похожие на допрос.

– В детстве и юности родители водили на церковные службы.

– А теперь позабыл дорогу в храм?

Ответа Никифоров не дождался и не стал больше пытать гостя, предложил перекусить.

– Сначала напоите водичкой, не то жажда замучила.

Никифоров принес из кухни ковш воды. Пока гость пил, приготовил салат из овощей, полил сарептским маслом. С опозданием вспомнил о необходимости подать сигнал о появлении курьера и отдернул на окне занавеску.

«Попалась птичка в клетку! Не вылететь, прощай свобода! Умно офицеры придумали – проследить, куда, к кому курьер пойдет. Схвати его здесь, Шалагин с Магурой заподозрят меня, тогда не сносить головы».

Вернулся в зал и замер – парень спал, положив голову на стол. «Жара и дорога сморили. Видать, ночь провел на ногах, еще изрядно перенервничал, пока добирался в город. Пусть соснет, от того, что у него на роду написано, никуда не денется, его судьбинушка в руках господ офицеров, уж вытянут все до одного секреты. В его годы за партой сидеть, за барышнями ухлестывать, а не в огонь с головой лезть. Сосунок, молоко на губах не обсохло. Чтоб сохранить жизнь, выложит все ему известное».

Денис Смолян проспал чуть больше трех часов. Проснувшись, достал карманные часы. Вспомнил, как довольно легко обошел линию обороны врангелевцев, не попал на глаза патрулю в городе, быстро отыскал нужный дом, из предосторожности не спешил войти, проверил, нет ли слежки. Удостоверившись, что для опасений нет причин, явка не провалена, отворил калитку, поднялся на крыльцо.

Смолян прогнал неведомо отчего преследовавшее предчувствие надвигающейся беды: «Надо как следует отдохнуть и выспаться, чтобы в голову не лезли всякие черные мысли. Полдела сделано – без помех попал в Царицын, патруль не проверил документы, явка в целости, ее содержатель не арестован, встретил как гостеприимный хозяин. Остается пойти в городской парк «Конкордия», посетить ресторан «Дарданеллы» и забрать шифровку».

Отчего подпольщики выбрали подобный способ передачи разведданных, а не из рук в руки, Смолян не задумывался.

Было еще рановато идти в ресторан – не стоило преждевременно мозолить там глаза. И Денис, простившись с Никифоровым, решил прогуляться по Царицыну, который изучил по плану, чтобы не спрашивать дорогу у прохожих.

С узкой улицы вышел на широкую, где деревянные домишки сменили двухэтажные особняки фигурной кирпичной кладки, мостовая асфальтирована или замощена булыжником.

Остановился возле афишной тумбы. Прочел приказ градоначальника о запрете сжигать на пустырях мусор, требование сдать имеющееся на руках горожан оружие. Заинтересовало объявление об открытии регулярного железнодорожного сообщения в Камышин. Афиша синематографа приглашала на сеансы, ломбард предлагал ссуды, сдачу ювелирных украшений, антиквариата.

Приобрел у старушки кулек тыквенных семечек и, лузгая, двинулся дальше. Несколько раз приседал, будто бы завязывал шнурки, и проверял, нет ли «хвоста». Пожалел, что поджимает время, иначе спустился бы к Волге, поплавал.