– Второй мой!

Магура дождался, чтобы трое преследователей сбились в кучу, нажал гашетку, но пулемет не ожил. Комиссар вырвал из патронника диск, в котором заклинило патрон, достал маузер.

Первый выстрел не достиг цели, но следующий выбил из седла казака и оставшийся без седока конь припустил к глинистым откосам.

Всадники приближались. Они не стреляли, надеясь пленить беглецов из станицы. Скакали уже не кучно, когда один вырвался вперед, Магура прицелился, нажал курок, но вместо выстрела раздался сухой щелчок. Комиссар не успел зарядить маузер, как один конь в упряжке стал падать, тачанку накренило, еще немного, и она бы перевернулась.

– Нож!

Людмила получила от Калинкина плоский австрийский штык, который интендант постоянно носил на ремне. Девушка передала вожжи матери, прыгнула на потный круп коренного, обрезала сбрую, и раненый конь остался на дороге, позволяя тачанке нестись дальше.

Казаки начали обходить тачанку с двух сторон. Пока комиссар заряжал маузер, стрелять приходилось Калинкину, но мешали сидящие на козлах Добжанские.

– Пригнитесь, иначе задену!

Магура вспомнил о гранатах. Достал лимонку, сжал в кулаке с такой силой, что побелели пальцы. Неожиданно преследователи сдержали коней, повернули назад.

– Наши, как есть наши!

К тачанке приближался эскадрон, у всадников были островерхие буденовки с малиновыми звездами. Комиссар сорвал с лимонки кольцо, бросил гранату в казаков, осколки срезали одного, второй поспешил умчаться за холм. Красные конники достигли тачанки и продолжили преследовать врага.

Людмила придержала взмыленных коней, которые раздували ребристые бока, пряли ушами, сбрасывали под копыта пену.

– Прошу простить, что пришлось потрясти, – извинилась девушка.

– Да чего там, – махнул рукой интендант. – Лучше растрясти кости, нежели сыграть в ящик, отправиться на тот свет.

– Точно, – согласился Магура и стал собирать с сиденья тачанки неостывшие гильзы.

Знакомый железнодорожный разъезд и замерший на путях паровоз с агитвагоном первым увидел Калинкин. – Целехоньки, родимые вы наши!

Члены агитбригады со всех ног бросились к вагону. К всеобщей радости, ни вагон, ни, главное, паровоз ничуть не пострадали, хоть немедленно отправляйся в путь. Дело оставалось за паровозной бригадой, но вскоре машинист и кочегар с виноватыми лицами вышли из-за бугра.

– Вы в одну сторону убежали, мы в другую драпака дали, – признался машинист. – В балке, почитай, двое суток прятались. Как наши отбили разъезд, вернулись.

Магура не стал отчитывать, стыдить за проявленную трусость, приказал готовить состав, и вскоре, оставив тачанку с конями кавалеристам, агитбригада покатила обратно в Суровикинскую. Дым из трубы смешивался с белыми клубами пара. Ветер приносил в вагон едкую гарь – где-то в полях горел хлеб.

Когда солнце опустилось за пылающий горизонт, агитвагон прибыл в станицу.

В гостинице дали котелок гречневой каши, помидоры, огурцы, лук, фунт хлеба. Завершив ужин, все чуть ли не замертво свалились на кровать. Утром Магура обратился к подопечным:

– Радуюсь вместе с вами, что волнениям настал конец. За время похода по вражеским тылам лучше узнал каждого, как и вы меня. Считаю необходимым отблагодарить местных хозяев за гостеприимство, а именно: порадовать концертом. Уговаривать никого не пришлось, артисты заспешили высказаться: – Какие могут быть сомнения? – С великим удовольствием выступим! – Оправдаем лозунг на вагоне «Искусство – в массы»!

Позже других выразил свoe мнение Петряев. Кашлянув в кулак, изрек:

– Присоединяюсь к решению коллег.

Последним слово взял Калинкин:

– Наконец-то увижу, чего умеют наши артисты, на что способны, чем могут удивить.

Вечером, лишь спала жара, на привокзальной площади появилась наскоро сооруженная сцена, занавес заменило повешенное на веревке ситцевое полотно. Перед импровизированной сценой расселись красноармейцы и станичники.

Кацман приготовился продемонстрировать непритязательные, но пользующиеся успехом фокусы, Петряев согласился исполнить пару народных песен под аккомпанемент баяна и гитары, Добжанские за неимением коней собирались продемонстрировать акробатические этюды.

Концерт открыл комиссар.

– Революционная агитационная бригада от всего сердца приветствует героических защитников Красного Царицына и края! Согласно призыву «Искусство – в массы» первым слово предоставляется товарищу Петряеву, который исполнит песню про волжских тружеников, бурлаков «Выдь на Волгу, чей стон раздается»!

Выступление Петряева прошло на ура, певца оглушил шквал аплодисментов, восторженные крики. Счастливый от бешеного успеха, артист собрался спеть еще, но увидел, что присевший на ступеньку сцены комиссар уронил на грудь голову, сомкнул веки.

– Прошу полной тишины! – поднял руку Петряев. – Комиссар спит. Позволим выспаться и потом продолжим концерт.

Бойцы послушно смолкли, погасили тлеющие самокрутки.

За довольно долгую, насыщенную событиями (в их числе драматическими) жизнь Николай Степанович Магура неоднократно писал автобиографию, заполнял различные анкеты, листки учета кадров и всегда мучался над вопросом: следует ли упоминать о пребывании в плену, когда он таковым и не был, у врагов пробыл считанные часы?

Стоило вспомнить лето 1918 года, как в памяти всплывали станционный милиционер Аристарх Ляхов, беспризорник Пашка, водокачка, гора шлака на разъезде 206-й километр, где пришлось, как говорится, набрать в рот воды, играть роль контуженного, лишенного слуха, речи.

Случившееся в первый год Гражданской войны требовало подробного рассказа, но многолетняя служба в органах ВЧК, ОГПУ, НКВД приучила чекиста не распространяться о себе, тем более о работе, поэтому о случившемся много лет назад не ведали даже самые близкие Магуре люди – жена, сын, внук, невестка.

Изжога с головной болью мучали с раннего утра, заставили раньше обычного проститься со сном, порошки с пилюлями не помогали.

Проглотив очередную дозу лекарств, Петр Николаевич Краснов скривился: «Гадость, хуже не бывает! Не сложил голову на поле брани от пули или шашки, дам дуба от лекарств!.. Стоит ли беспрекословно выполнять все указания врачей, если прописанное ими ничуть не избавляет от тяжести в затылке, сухости во рту? Шарлатаны все лекари!».

Атаман стоял у растворенного окна, широко расставив кривоватые ноги, заложив руки за спину, и исподлобья смотрел на площадь, где шумел рынок. Кроме даров бахчей, садов и полей, продавали седла, попоны, портупеи, уздечки, мешки фуража, нательные рубахи, патроны поштучно и обоймами, наотрез отказывались получать взамен гривны, «николаевки», тем более «керенки», которым грош цена. Продавцы (в их числе солдаты и офицеры) знали, что всевозможных деньжат чуть ли не каждая губерния напечатала, подобными бумажками можно лишь печь топить или стены в хате обклеивать.