Солдаты Брумы замерли.

— Успокойтесь, никто не собирался его отнимать, — сказал Клинок, который был прислан наблюдать за происходящим.

— Убирайтесь, — пробормотал Элион, покачиваясь, делая шаг назад. — Если за мной будет погоня, можете передать Мартину, что договор расторгнут. Я вне вашей власти.

Ему позволили уйти.

Этот страшный человек быстро скрылся в лесу, и никто даже не подумал сказать спасибо за то, что он спас второй по счёту город от нашествия даэдра.

Я чувствовала, как его свинцовые ноги медленно ковыляют через сугробы, видела краем глаза надгробия кладбища за Брумой, холод пронизывал меня, на душе царила боль и сумятица. Пробежав примерно полкилометра, Элион рухнул в снег на колени и, задрав голову к нему, застонал. По лицу градом катились слёзы.

Он видел больше меня, он соприкасался с этим, и Обливион навсегда вошёл в его душу уродливым шрамом. В мою, впрочем, тоже.

Элион некоторое время лежал на спине в снегу, без выражения глядя в восхитительное, звездное небо. Я чувствовала постепенно замедляющийся стук его сердца, судорожное дыхание успокаивалось.

Я не проснулась, меня разбудили, причём, с большим трудом. Я обнаружила, что на мне надеты кандалы, спальню сменила какая-то камера. Увидев перед собой лицо Мартина, я попробовала спросить, в чём дело, но не смогла — мне заткнули рот. Тело болело от впивающихся в ягодицы неровных камней пола, холода и судорог.

— Я искренне прошу у вас прощения, Шей, — сказал император осторожно, че силуэт смутно озарялся на безопасном от меня расстоянии свечами. — Вы в своём уме теперь?

Я утвердительно затрясла головой. «А в чьём я ещё уме, спрашивается?»

— С вами случилось нечто, вроде сильного, лунатического припадка. Мы были вынуждены вас парализовать, но магия слабо действовала, и пришлось прибегнуть к более грубым методам, иначе вы бы сами себя поранили, — заговорил Мартин, снимая с меня кандалы.

Я немедленно села на твердый пол, почувствовав жуткую тяжесть. Было холодно, и я всё ещё плохо ориентировалась в происходящем. Не важно, что происходило, главное — меня освободили, всё закончилось, и я смогу хотя бы немного согреться, укутавшись в свою накидку. Сверху тонкое одеяло. Узнать, есть ли молоко, приготовить с мёдом… Боги, в горле саднит и воняет, словно я спала полсуток после дикой попойки.

— П-первый сигильский камень у него, — сообщила я хрипло.

Мартин кивнул:

— Хорошая новость.

Первый. Это лишь первый артефакт.

— Сколько ему нужно этих булыжников? — тихо спросила я, стараясь не выдавать истерики в голосе.

— Четыре.

Ещё три раза побывать в аду.

Я закрыла лицо руками и, не выдержав, зарыдала. Первый визит в Обливион шокировал, второй — просто убил. И я не имела понятия, что останется от меня — той, какую я знала — после ещё трёх походов. Говорят, люди привыкают ко всему, но не к такому. От такого сходят с ума.

— Я знаю кое-какие травы, они помогут вам успокоиться, — услышала я сквозь шум в ушах, но ничего не ответила и не прекратила плакать. Кажется, у меня была истерика. «Какие, к дьяволу, травы? Сами их пейте… Я просто хочу домой, мне всё осточертело».

Впрочем, энергии моего тела и не хватило на полноценную сцену, и я тихонько икала от плача, задыхаясь. Помнила лицо каждого виденного страдальца, каждой души, каждый шаг по проклятой земле. Мне остро захотелось видеть Элиона, чтобы обнять. Странное желание. Точно это могло бы как-то исцелить нас. Словно общий крик на луну (на луны… их ведь теперь две — вечно забываю) помог бы нам продолжить жить дальше.

Но это было невозможно, и каждый из нас справлялся в одиночку.

***

Время следующих суток прошло незаметно. Мне показалось, что пролетела пара часов, а не двенадцать. Кажется, меня пытались накормить, но я не могла есть. И не понимала, как сейчас может быть в норме Элион. Впрочем, он не был. Заклятие двойника далось ему очень тяжело, альтмер был на грани серьёзного истощения.

А конь давно уже галопом нёс его в сторону центрального графства столицы. Он искал врата Обливиона, но ещё — с маниакальной страстью желал отыскать таверну “Дурное знамение”. На тот момент я могла лишь догадываться о глубинной причине этого намерения, но не нашла в себе сил осуждать его или останавливать. Странно — границы добра и зла внезапно сделались так ничтожны. Плохой человек, злой… какая, в сущности, разница, если каждая твоя мысль зациклена на одном — выжить и по возможности спасти тех, кого придётся и на кого укажет слепой инстинкт сердца?

***

На третий день, когда я понемногу стала приходить в себя, случилось событие, несколько выдернувшее меня, вообще, из череды кошмаров. Оно произошло словно бы не со мной и до сих пор кажется нереальным.

Я вышла из Храма (окружённая охраной, которая жутко стесняла меня в движениях физически и морально), чтобы немного прогуляться. Холод уже не казался таким страшным, я, вообще, сделалась чрезвычайно непривередлива относительно условий проживания и благодарила бога за каждый спокойный день. Чтобы справиться и, если возможно, примириться с увиденным, я вернулась к рисованию. Давным давно в моей уютной и скучной нормальной жизни я любила прогулки по Москве… Боги, как далеко теперь от меня мой родной город. Я гуляла по набережным и паркам, рисуя на улицах, когда тепло. В холодные времена меня выручали тайм-кафе и обожаемая мной «даблби» недалеко от уютного, хотя и шумноватого Библио-глобуса. Рисуя, закрывшись от шума музыкой, я могла ощущать жизнь более полно.

Я думала об этом, о роли искусства в исцелении души и пыталась уложить в голове всё, чтобы подготовить себя к грядущим испытаниям. Но руки не слушались, и рисовала я намного хуже, чем обычно. Штрих неаккуратный, да и тушью я рисовать не привыкла, испортила кучу листов пергамента.

К Храму часто ходили торговцы, таким образом он обеспечивался провизией. День был погожий, и к воротам подъехали сразу два обоза, которые Клинки начали тщательно проверять. Теперь торговцев оставляли за территорией, несмотря на дикий холод.

Неожиданно я почувствовала, что падаю, услышала, как лязгнули мечи и… оказалась где-то далеко от Храма, в лесу совершенно одна. Передо мной стояла высокая фигура в тёмной мантии. Человек откинул с головы капюшон, и я снова узнала данмера. Теперь это меня напугало. Я схватилась за свое кольцо, чтобы телепортироваться в Шпиль.

— Моё настоящее имя — Неар, — громко и чётко выговорил он, глядя мне в глаза.

— Знакомое, — прищурилась я.

Неар. Я откуда-то помнила это имя.

Данмер снял со своей руки перчатку, сказав:

— Спокойно, я лишь покажу тебе кое-что.

На пальце его было кольцо, которое он повернул ко мне так, что на ободке я разглядела полумесяц и звезду.

— А ты-то здесь каким боком? — прошептала я.

— Выходит, ты меня знаешь, — улыбнулся Неар. — Откуда?

С Нереварином я прошла лишь квестовую линию, и играла не одна. Собственно, с ней меня познакомил Макс. Мы вместе создавали персонажа. Он хотел сделать аргонианина, но я сказала, что не стану играть за ящерицу.

— Возрождённый Неревар, — произнесла я. — Ты был вором и мятежником в Киродииле, пока тебя не поймали и неожиданно не перевезли за границу. Там ты попал в услужение к Каю Косадесу, от которого первое время пытался улизнуть, но быстро понял, что это не выгодно.

— Гораздо интереснее, почему ты, как две капли воды, похожа на одну умершую эльфийку. Она погибла на корабле, в котором я плыл. Хорошо помню ее, потому что она первая и назвала меня Нереварином. Бедная, безумная нищенка… И вот ты здесь, — он уже не кривлялся, смотрел на меня оценивающе, серьёзно. — Откуда?

Конечно, Нереварин был моим любимчиком, и я не смогла играть за него дальше из-за проблем с компьютером, а затем — потому что глаза кровоточили от графики, да и убивало отсутствие ориентиров. Но сама атмосфера Морровинда незабываема, и я полюбила ее, как и главного героя. Альтруистичный, одинокий, с прекрасным чувством юмора, обаятельный данмер. Я списывала характер героя с Макса.