– Подожди со своим дядей Фаридом, про него уже слышали, – оборвала Ирина. – Девчонки, у кого на мобильнике есть диктофон со всеми функциями?

– А зачем он тебе? – поинтересовалась Марина Геннадьевна.

– Надо.

Все замолчали.

Ирина сделала паузу, дожидаясь высшей точки внимания.

– Поставить на таймер, положить под кровать, все записать, потом дома дать послушать…

Взяв Верину недопитую стопку, она вылила в себя стерлитамакскую жижу и произнесла несколько фамилий, из которых мне была известна только «Завадский».

Главного технолога комбината не мог не знать даже водитель складского погрузчика.

– Что записать? – переспросила староста, не поняв сути.

– Твои оргастические вопли, – невозмутимо пояснила Ирина. – Говоря сермяжным языком, дать всем послушать, как ты кончаешь. Будет интересно.

Ольга вздрогнула, словно деревянная табуретка превратилась в алюминиевую на стальном полу и ударила током.

Никогда – даже в армии, где жизнь порой летела на грани смерти – я не видел, чтобы состояние человека менялось с такой быстротой.

Сначала староста побледнела.

Потом покраснела, по лбу потек пот, на меня пыхнуло жаром.

Затем краска схлынула, глаза провалились, Ольга повернулась к Вале и, не разжимая невидимых губ, выдохнула:

– Убью.

Я подумал о том, что в жизни этих женщин – развратных внутри, порядочных снаружи – все сложно.

Их мужья, любовники и партнеры не являлись дураками и прекрасно знали повадки своих подруг. В последних не содержалось ничего из ряда вон выходящего: если женщина не ограничивается одним мужчиной, то их круг неизбежно расширяется.

Но в игре изо всех сил поддерживается хорошая мина: все делают вид, что никто не знает о том, что все знают, что они делают вид, что не знают… И так до бесконечности, как в зеркальном лабиринте.

Зеркала все прятали, но легко бились.

Нескольких точных слов, брошенных где и кому надо, могли обвально разрушить все, что угодно.

– Не надо Вальку трогать, – на Иринином лице засветилась нехорошая ухмылка. – Убить тебе стоит себя. Она ничего лишнего не распиздела.

– А как…

– Ты не только блядь, но и дура. Думаешь, хоть кто-то, кроме Верки, поверил, что квартира была занята и вы с Юркой три дня кантовались на вокзале? Причем на разных: ты на авто, он на ЖД?

– Постой, Ира, – встряла в разговор Татьяна. – Разве…

– Не разве. А ты такая же дура, хоть и двух дочек родила…

–…Сыновей…

– Какая разница.

Ирина перевела дух, посмотрела на старосту и укоризненно покачала головой.

– Вы хотя бы перед нашим приездом распаковали Юркину раскладушку! А то как бросили в передней, так и проеблись тут три дня, о ней не вспомнили. И белье с кровати, которое можно сдать в донорский пункт, ты бы хоть в тазу замочила, а не оставляла на всеобщее оборзение!

– Я и не оставляла, – огрызнулась Ольга. – Это ты сучка недотраханная, обожаешь копаться в чужом белье, потому что своего нет.

– Я-то недотраханная, – с холодным ядом в голосе ответила Ирина. – А вот ты, перетраханная пизда, доживаешь последние дни своей жизни. Вернешься домой – все всё про тебя узнают. И муж и на комбинате. Прилетят пиздарики на воздушном шарике.

– Ты сука, – безнадежно повторила староста.

Мне стало ее жаль.

В личной жизни все ходили на лезвии ножа.

Понятие «женской солидарности» являлось мифом.

Впрочем, то же относилось к «мужской»: в армии я понял много и не узнал ничего хорошего.

– Конечно, а ты сомневалась? Причем такая, какой ты даже не представить не можешь. Но скоро представишь. Доживи до конца сессии, потом заказывай отходную.

– Девочки, вы уж слишком, – вступилась Марина Геннадьевна. – Все под богом ходим и никто не знает, как жизнь завтра повернется.

– Вот именно, – Ольга обрадовалась, ожила. – Весь гвоздь в том, что мы с Юркой приехали первыми.

– Бельгийскую женщину спросили, какую ночь она любит больше: новогоднюю или ночь с мужчиной, – задумчиво проговорила Валя. – Она ответила: «Конечно, новогоднюю, ведь она бывает чаще!»

– Ты это к чему? – меланхолично поинтересовалась Алена.

– Ни к чему, Так, вспомнился анекдот из французского фильма.

– А если бы на моем месте оказалась ты – точно так же трахалась бы с ним, – никого не слушая, продолжала Ольга. – И что бы ты сказала, если бы я потом настучала твоему бесценному Анатолию?

– Но оказалась не я, а ты, – парировала Ирина. – И, в отличие от тебя, я бы не упала на этот ходячий член без копейки за душой!

– А твой Анатолий, хоть ходячий – но без члена, – в голосе старосты звучало глубоко прочувствованное торжество.

– А то ты знаешь?

– Знаю. Все знаю. Как и то, что ему твоя пизда велика.

Удары наносимые женщинами друг другу ниже пояса, показались бы убийственными для слушательниц уровня школьных училок.

В нашем кругу это не выходило из нормы. Город был небольшим, хлебокомбинат – еще меньше, и там шла циркуляция интимных связей с периодическими возвратами на точку старта.

Но все-таки внешне все пряталось под тиной целомудрия.

Публичное заявление о знании относительно чужого любовника не могло остаться без ответа.

– Ты… – Ольга открыла рот и набрала побольше воздуха.

На следующие несколько минут все оглохли.

Стены грязной кухни дрожали от залпов еще более грязной брани. Отдельные слова разбирались с трудом; ругань шла огненным шквалом, как удар батареи реактивных минометов.

Староста сквернословила хлеще любого грузчика, Ирина – ядовито спокойная –вклинивала отдельные реплики и огонь вздымался с новой силой.

– Все, брэк! – в конце концов крикнула Валя, поднявшись за столом. – Ничья.

Активный ход со стороны серенькой мышки ошеломил соперниц, обе замолкли.

– В самом деле, девочки, хватит, – Алена помахала перед собой ладонью. – Голова лопнет от ваших споров.

– Математик нас сегодня укатал, вы решили до смерти доконать? – добавила Татьяна.

– Идите вон на улицу разбирайтесь, – подытожила Марина Геннадьевна. – Мы устали слушать.

Вера молча хлопала очень большими и очень глупыми глазами.

Она не успевала следить за диалогом.

Впрочем, даже я понимал не все Ольгины обороты.

– А что мне с ней разбираться? – староста провела рукой по лицу, стирая эмоции. – Вон сейчас нож возьму…

Она кивнула туда, где над плитой на грязной магнитной вешалке блестел мясницкий тесак.

–…Сделаю ей сиккир-башка, и вся недолга. Нет человека – нет проблем.

– Все-таки ты редкостная дура, – ласково сказала Ирина. – Хоть Юрка тебя и трахал тут, как Робинзон Пятницу.

– Почему Пятницу? – спросила Алена. – Разве Робинзон был геем?

– Ты бы тоже стала геем, когда прожила двадцать лет на острове среди одних мужиков, – ответила Валя. – Вопрос в другом: почему Ольга – дура?

– Да, почему? – с вызовом спросила староста.

– А потому что дело не во мне, – Ирина повела головой. – Я вообще останусь ни при чем.

– Как это – «ни при чем»?! А кто начал разговор? Не ты, что ли? Все остальным было пофигу, что я тут делала, с кем трахалась, а с кем не трахалась! Кто тогда при чем?

– Да, – едко усмехнулась Ирина. – Начала я, потому что другим дела не было. Но процесс пошел. Интерес к твоей эротической жизни возник. Я вообще буду молчать в тряпочку, о тебе по всему городу распиздят другие!

– Другие?

– Да, другие.

Ирина обвела сидящих нежным взором.

– Валька ввернет куда-нибудь ради красного словца, ей такое сболтнуть легче, чем пописить под кустом. Танька расскажет мужу, какая ты блядь, он погонит дальше.

– Не расскажу и муж не погонит! – возмущенно вскинулась Татьяна.

– Расскажешь, и еще как. Когда он тебя спросит, как прошла сессия, ты ответишь, что Ольга трахалась на потолке, а ты себя блюла. А когда мужик узнаёт, что какую-то женщину трахал кто-то, но не он – от зависти разнесет всем.

Я молча восхитился.