Благодарно кивнув, Ольга побежала мыться.

Мы с Валей обменялись взглядами и одновременно подмигнули.

Кажется, что-то было впереди.

Вечером, после занятий, мы сели ужинать на кухне. Тоже грязной донельзя, но освещенной присутствием новых лиц.

Все семь женщин были на месте, за день я успел составить представление о каждой.

Всем, кроме одной, перевалило за тридцать.

И все были разные.

Ольгу я успел узнать, она раскрылась полностью.

Самой красивой была Алена.

На ее лицо вряд ли кто-то глядел, красота заключалась в теле.

Аленин бюст не был большим, но обладал такой соразмерностью, что упавший взгляд не перемещался ни на что другое. Вероятно, эту женщину мысленно раздевали так часто, как целой роте не выпадало по-настоящему за всю сознательную жизнь.

Впрочем, грудь бросалась в глаза первой, на самом деле у Алены идеальным было все.

И части ног и профиль фигуры и даже степень покатости плеч.

Эта женщина по всем параметрам была самим совершенством.

Но тем не менее не выходила из общего разряда.

Еще до армии, при всей послешкольной глупости, я уже понял, что счастливые женщины в студенчестве ведут себя иначе.

Приезжают на сессию ненадолго раза два, за нешуточные деньги шутя решают дела и возвращаются к своим мужчинам.

А несчастливые живут здесь по месяцу: пьют и погуливают, и – самое главное! – пытаются убедить окружающий мир, что они счастливы.

Алена при своем неземном совершенстве счастливой не казалась.

Коротко стриженная и старомодно завитая Татьяна была добропорядочна, как пластмассовая пробка.

Столов, которые на работе принято уставлять кактусами и прочей ерундой, тут не имелось. За неимением их она поставила на подоконник рамку с фотографией двух некрасивых детей.

Однако, дважды став матерью, она не испортила бюст. Татьянин торс украшала пара молочных желез, казавшихся небольшими мячами.

Глядя на нее, я раз думал о том, что судьба несправедлива, а к женщинам несправедлива вдвойне.

От Татьяны несло таким унылым целомудрием, что, выкормив отпрысков, она могла обходиться без украшений. А вот Вале, из которой струился огонь, хорошая грудь бы не помешала.

Вере едва исполнилось восемнадцать. Такие девицы – одновременно и отвязные и наивные – надоели мне еще в девятом классе, ее достоинства я не разглядывал.

Но все-таки отметил, что грудь у нее крепенькая, а ноги не длинны, но и не коротки.

В таких оценках не было ничего странного.

Если молодой мужчина, попавший в компанию женщин, с которым предстоит бок о бок провести месяц, не рассматривает прежде всего их тела, то он болен. А я был здоров.

Все шесть считали Веру дурой, с нею не церемонились, грузили мелкими поручениями, заставляли прислуживать на кухне.

Она изредка огрызалась, но в основном молчала, и я не мог понять, глупа Вера, или просто притворяется.

О возрасте Марии Геннадьевны не хотелось думать.

Ее сын был старше меня и учился в этой же академии, но по другой специальности.

Сама она отличалась от прочих – была не то чтобы объемистой, но солидной.

Про женщин такого типа ротный старшина – имев в виду продавщицу из Военторга – говорил, что она «титькой походя задавит и не обернется».

Самой располагающей из всех казалась Валя.

Небольшая и серенькая, она казалась замученной жизнью, но несла струю отчаянного веселья.

Она была начитана, как сто библиотекарей, сыпала цитатами и вворачивала остроты, не давала скучать ни секунды.

Я смотрел на нее часто и она мне нравилась.

Кроме Веры, все знали толк в жизни.

Несомненно, ни от одной не укрылась суть наших отношений со старостой. Мой опыт говорил, что близость мужчины и женщины накладывает отпечаток на мелочи поведения, которые легко распознаются со стороны.

Но это меня не волновало, и Ольгу тоже.

Дело, которым мы занимались, было именно житейским.

Жизнь под одной крышей с сокурсницами ему мешала, но не препятствовала.

После трех дней «отрыва» мы вышли на уровень стабильности. Продолжай жить вдвоем, через неделю мы бы наверняка надоели друг другу. Но сейчас, когда мне предстояло отселиться, отношения могли вернуть новую свежесть.

Спали бы мы врозь, но академия оставалась шарашкой и нам ничего не стоило каждый день опаздывать туда на час.

Быстрота сеанса пошла бы нам на пользу, вызвала неудовлетворенность и ожидание новой остроты.

Мы прожили бы эту сессию, как молодожены в доме у родителей.

Все бы так и случилось, не вмешайся еще один фактор.

Седьмой женщиной в компании была мать-одиночка по имени Ирина.

В каждой черточке ее лица звучала такая стервозность, что при иных обстоятельствах я бы не стал с ней общаться. Но сейчас я находился в вынужденных условиях, поэтому оценил ее, как и всех прочих.

Ирина имела красивые ноги и никакую грудь.

Вероятно, в чистом виде она представляла классические «уши спаниеля».

Говоря о «классических», я говорил теоретически, где-то прочитав выражение. Спаниелей я не видел, мода на них прошла.

Да и вообще в собаках я был слаб, безошибочно распознавал только шпицев.

С их остренькими ушками ассоциировались грудки Веры – небольшие и упрямые, не знающие ничего серьезного.

Но и это я бы сказал теоретически, с подробностями Вериного сложения было суждено ознакомиться кому-то но, не мне.

Рассматривая женщин, сидящих вокруг стола, я размышлял о том, что значимость бюста вычисляется по сложной формуле, где размер играет не самую главную роль.

Валю – как и Веру – я раздевать не собирался, но подозревал, что ее млечные бугры меньше моих и она обходится без лифчика. Но тем не менее Валины формы были соразмерны всему остальному. Она, кажется, ни капли не комплексовала.

А у Ирины спереди что-то выступало, но будь я женщиной и имей такую грудь, порвал бы всех в клочки.

Правда, сущность седьмой сокурсницы проявилась не сразу.

В компании четырех, приехавших следующим автобусом, она ничем особым не выделялась.

Честно говоря, весь день я периодически смотрел на Алену, пытался определить, что у нее красивей: грудь, ноги или зад.

В разговорах царила Валя, которая искрилась анекдотами, не слишком добро шутила над Верой, кидая вопросы и не давая времени на ответ.

На математике Ирина даже вышла к доске на задачу про квадратные матрицы – которую за нее решил сам доцент.

Вернувшись из академии, мы сели ужинать.

Каждая женщина привезла с собой кучу сухих припасов и пакет с домашней едой. Ее съедали в первый вечер, пока все свежее, а голова одурманена.

Дурман усилили алкоголем: сначала допили уфимский бальзам, потом принялись за еще боле мерзкий джин Белебеевского спирто-водочного завода. Полутора бутылок на семерых оказалось достаточно.

Я не пил, но думал, что если дело пойдет в том же духе, то стоит купить для себя хоть «Столичную», но не местного производства.

Вечер начался мирно.

На маленькой кухне кипела беседа, характерная для компании пьяненьких женщин, когда говорят все и не слушают никого.

– И вот, девчонки, представляете! – почти кричала Ольга. – Прихожу к Асылкужину, а у него уже сидит Юля-пиздуля!

– Что за пиздуля? – спросила Валя.

– И почему такое прозвище? – добавил я.

Асылкужин был начальником одного из цехов – видимо, того, где наша староста работала бригадиром.

– Да есть у нас одна, – Ольга махнула рукой. – А пиздуля – потому что такая и есть.

– Не выношу имя «Юлия», – заявила Татьяна. – Все, кого знаю, последние…

– Пиздули? – подсказала Валя.

– Ну да.

– Алеся – еще более противное, – вступила Алена. – Меня все время путают, терпеть не могу.

– А вот мой дядя Фарит говорил… – продолжила Валя.