Через пятнадцать минут она сидела в светлой гостиной на первом этаже особняка Уинбери. Герцог выглядел немного хуже, чем во время их прошлой встречи; он был более рассеянным и неспокойным. Лицо его приобрело землистый оттенок, что встревожило Сефору. Она обрадовалась, что тетка и Ричард удалились в другой конец гостиной, ненадолго оставив их наедине. Отец Ричарда всегда ей нравился; отчасти именно поэтому она согласилась выйти замуж за его сына.

Герцог взял ее за руку; пальцы у него были холодными.

– У вас грустный вид, дорогая, причем уже довольно давно. Все ли в порядке в вашем мире?

– Да, дядя Джеффри. – Она называла его так с самого раннего детства, ведь ее родители и родители Ричарда были близкими друзьями. – После обеда мы гуляли с Марией, а потом, вернувшись домой, застали на пороге Ричарда, который передал мне ваше пожелание.

– По-моему, он сейчас очень занят политикой и стремлением приносить пользу обществу. Пожалуй, слишком занят для того, чтобы гулять с вами на солнышке? Слишком занят, чтобы нюхать цветы и смотреть на небо? – Заметив ее удивление, герцог улыбнулся. – Когда тебя поражает недуг и ты внезапно понимаешь, что тебе осталось не так долго, как ты думал, появляется предрасположение к тому, чтобы оглянуться назад и задуматься.

– Задуматься?

– Да. И тут начинаешь понимать, что стоило жить более полной жизнью, принимать более смелые решения, чаще рисковать.

После такого длинного монолога голос у герцога ослабел, и он ненадолго замолчал, чтобы отдышаться.

– Когда-то мне казалось, что правильный способ существования заключается в труде на благо общества; я был таким же, как Ричард. Но теперь я жалею, что не побывал в Америке и не ходил по океанам. Ах, как бы мне хотелось стоять на носу парусника, ощущать на лице ветер дальних стран, слышать другие наречия, пробовать незнакомую еду!

Сефора крепче сжала руку дяди Джеффри. Их разговор как будто велся на двух уровнях; за каждым словом таилось что-то еще. Сефоре тоже не хотелось жалеть о том, что ее жизнь сложилась определенным образом, и она невольно задумалась о других дорогах и неожиданных поворотах.

Неужели отец Ричарда способен ощущать то же самое? Неужели он ее предупреждает? Дядя Джеффри сам просил ее о разговоре наедине; прежде такого не случалось.

– Вы хорошая девушка, Сефора, честная, порядочная. Любой будет гордиться, когда назовет такую, как вы, своей дочерью. Но… – Он наклонился вперед, и она тоже. – Убедитесь, что вы получаете от жизни то, чего хотите. Доброта – не повод забывать о страсти!

Герцог закашлялся. Камердинер, стоявший в противоположном конце комнаты, поспешил на помощь хозяину. Ричард тоже направился к ним, хотя и держался чуть поодаль. Ему как будто неприятно было видеть болезнь и ее последствия. Он не подошел к ним, а стал ждать, когда невеста встанет и подойдет к нему.

– Сефора, по-моему, нам пора идти. – Он демонстративно достал часы из нагрудного кармашка; занятой и важный человек.

– Да, разумеется.

Наклонившись к дяде Джеффри, она объяснила, что им нужно ехать. Ричард же стоял на пороге. Ему не терпелось поскорее уйти. Когда она подошла к своему будущему мужу, тот взял ее за руку и крепко сжал.

«Моя».

Он всячески демонстрировал свою власть над ней, и в Сефоре проснулись прежние робость и неуверенность. Она покорно позволила жениху себя увести.

В ту ночь Сефоре снилась вода. Вода заливала лицо. Она барахталась в холодной толще и во мраке, то погружаясь, то выныривая на поверхность…

Однако в своем сне она не паниковала. Во сне она умела дышать под водой, как рыба, и наслаждалась красотой подводного мира, размытыми цветами, смутными очертаниями, тишиной и возможностью убежать. Ее руки не закрывали рот, и Фрэнсис Сент-Картмейл не нырял сверху и не давал ей воздух, плотно прижавшись губами к ее губам.

Нет, во сне она просто была. Умирала, существовала, жила – все как-то соединилось. Она давно ощущала перемену заботы, которая скользила, как обжигающий утюг по голой коже; она меняла все, что было прежде, на то, что происходило сейчас. Она видела тут же и дядю Джеффри; он был рядом, тонул, улыбаясь, когда поднимал лицо к ветру под водой. Дальние страны, чужие берега…

Сон одновременно казался и бессмысленным, и полным смысла. Она получила возможность жить не только потому, что другой человек ее спас. Желание жить шло изнутри, из нее самой. В ее душе появилась надежда.

Проснувшись, она поняла, что плакала. Сефора встала с постели, подошла к окну и стала наблюдать за бледнеющей луной. Когда-то давным-давно она часто сидела у окна и смотрела на звезды и на небо; и эту привычку, как многие другие, она оставила, подчиняясь общепринятым правилам.

Когда-то она много писала: стихи, рассказы и пьесы. Позже, когда Ричард высмеял ее потуги к сочинительству, она забросила свое увлечение. Может быть, напрасно? Вспоминая строки, написанные от души, она ощутила горечь потери.

Когда она начала бояться жизни? Когда стала такой, какая она есть? Когда превратилась в покорную статую, которая позволяла Ричарду принимать решения за нее и соглашалась со всеми его желаниями и потребностями? Пока он маркиз, но его отец тяжело болен. Насколько ухудшится ее положение после того, как Ричард станет герцогом Уинбери?

Сефора вытерла слезы, которые текли по лицу. При мысли о том, что она будет герцогиней, ей хотелось только плакать.

Она казалась себе беззащитной оттого, что потеряла себя, и она не знала, как все изменить. Может, попробовать сказать Ричарду о своих чувствах? Но как это сделать? Сейчас ей трудно подобрать нужные слова; а Ричард так любит насмехаться над чужой неуверенностью!

Она боялась его еще больше, чем раньше. Боялась его властности, его черствости. Даже сегодня, с собственным отцом, он держался отстраненно. Ему не терпелось уйти. Когда дядю Джеффри охватывал очередной приступ кашля и ему не хватало воздуха, Ричард взирал на него с совершенно равнодушным видом.

Ее жизнь дала трещину. Она больше не верила ни в себя, ни в Ричарда; мысль о том, что она выйдет за него замуж, уже не наполняла ее радостным удивлением и ожиданием чего-то хорошего. Неужели она осознала все так ясно после того, как едва не утонула? Стремление к совершенству казалось и нереальным, и невозможным.

Она потерла средний палец на левой руке. Только бы Господь послал ей знак!

За следующие несколько дней Фрэнсис прочел все найденные в архиве дяди документы, связанные с семьей Шерборн. Их оказалось много. Он велел принести их с чердака. В пыльных папках содержались и биография Клайва Шерборна, и биография его неверной жены. Однако о ребенке там почти не упоминалось, что немало удивило Фрэнсиса.

Сама Анна Шерборн изнывала от скуки. Прислонившись к лестнице, она наблюдала за тем, как слуги сносят вниз все новые и новые коробки с бумагами. Фрэнсис заметил, что волосы у нее подстрижены грубо и неумело. Пряди разной длины свисали вдоль лица.

– Это миссис Уилсон тебя постригла?

– Нет. – Девочка презрительно поджала губы. – С какой стати?

– Значит, ты постриглась сама?

Волосы его кузины были на добрых двенадцать дюймов короче, чем вчера. Она смотрела на него настороженно.

Она казалась непривлекательной, угрюмой и не уверенной в себе. Фрэнсис сел на ступеньку, чтобы их лица оказались на одном уровне, и посмотрел ей в лицо. Внезапно ему пришло в голову, что он больше узнает о жизни Клайва Шерборна, если расспросит девочку.

– Анна, Клайв был тебе хорошим отцом?

Девочка неуверенно кивнула. Фрэнсис, сам того не сознавая, затаил дыхание.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.