Мастер замирает в счастливой благоговейной улыбке. «Во-о-от, – заговорщицки и удовлетворенно шепчет он, – вы прекрасны, потому что вы сейчас – настоящие. Вы наблюдаете, впускаете в себя, честно проживаете и даете истинную эмоцию. Именно этого я и хочу от вас. Каждую секунду на каждом моем занятии. Я хочу вашей правды, а не игры. Домашнее задание – неделю вы живете в импульсе, куда бы вас это ни привело: если вы шли ко мне на занятие, но увидели прекрасную девушку, и ваш импульс заставил вас идти за ней вместо занятия – вы усвоили урок. Если цветок, пронзивший асфальт, выбил вас из бешеного ритма, и в импульсе вы написали хокку – вы усвоили. Если вы дали в морду в ответ на оскорбление – вы усвоили. И если через неделю я вижу только половину из вас в живых – вы тоже усвоили».
В конце, он, конечно, поправился, что по большей части он шутил и преувеличивал, что в обычной жизни, к сожалению, импульс может привести в тюрьму, больницу и т. п., и что именно актерская работа – это то счастливое занятие, когда можно и нужно следовать импульсу, и тебе за это ничего не будет. Но его урок так потряс нашу многоликую многонациональную аудиторию, что этот опыт каждому впечатался в мозг, как раскаленное клеймо хозяина в круп быка.
* * *
Я, пользуясь случаем, выкраиваю неделю и вырываюсь к своей институтской подруге на Гавайи (Лос-Анджелес – Гонолулу – всего 5 часов лету), которая живет там уже даже не один десяток лет. Мы прекрасно проводим вместе время, вспоминаем студенческую юность, пьем и рыдаем о своем, о бабском. В перерывах она показывает мне достопримечательности. В музее истории Гавайских островов я упираюсь в огромную рельефную карту во всю стену, на которой – бескрайный океан с островами-точками и лодочки, двигающиеся по пунктирам по направлению от большой земли к этим крохотным точкам. Я целиком погружаюсь в эту инсталляцию. Я стою, не дыша, не моргая, не двигаясь, и восхищенно-завороженно впитываю в себя эту жирную метафору…
– Вот что заставило человека 4000 лет назад покинуть свой привычный мир и уйти в бескрайний океан искать райские кущи?!?! Знал он, что там есть острова?
– Это вряд ли. Думаю, он просто пошел за своей мечтой, за, как это по-русски, путеводной звездой кочевой.
– Этот безумец просто почувствовал импульс и просто не стал его сдерживать.
– Да, как и ты.
IV
Открою вам один секрет – я не та, кем кажусь. Я громко говорю, грубо высказываюсь, для меня нет запретных тем, а секс еще не повод для знакомства. Но только потому, что мне очень страшно. Ведь если я не буду так себя вести, то все поймут, что я на самом деле слабая, неуверенная в себе и вообще ни в чем не уверенная…
Мне 7, я у бабушки. По телевизору показывают фильм про войну. Жутко…
– Ба-а-а-а-аб, скажи, когда кончится? Все? Закончилось?.. Ба-а-а-а-а-а… Как же ты жила во время войны? Тебе не было страшно?
– Очень было страшно, деточка, страшно до смерти. Но если враг поймет, что нам страшно, мы же никогда не сможем победить его, правда? Вот он передо мной. Большой, наглый, самоуверенный. Я боюсь, я парализована. Мое тело – тяжелый железный скафандр, внутри которого бьется бабочка. Но в руках у меня вилы… Я бросаюсь на автоматчика. Бегу на него с выпученными от страха глазами и ору, тоже от страха. Немец подумал, что я безумна или герой какой… не знаю… но итог таков, что я выжила, а он нет.
Вот так обычно начинается моя актерская история на интерактивном спектакле «Пассажиры». Моя история про слабость и про страх внутри, которые внешне могут казаться и отвагой, и уверенностью, и наглостью, и силой, если только действовать вопреки ожиданиям. Про страх, который руководит человеком всю жизнь. Про то, что человек таков, каким мы его видим, в основном, благодаря своему страху. О-о-о, я знаю, о чем играю! Здесь на сцене я использую своего зверя с недоулыбкой из 90-х, когда показываю бабушку с ее зверем из 40-х. Здесь на сцене я его убиваю, снова и снова, чтобы чувствовать то, что чувствовала она. И это есть самая настоящая актерская правда. Я плачу, я обнажена, я совсем без кожи. Но вдруг откуда-то из тьмы самого последнего ряда раздается уверенный и даже слегка раздраженный мужской голос:
– Простите, а можно вопрос?
Формат спектакля предполагает коммуникацию со зрителем (я обращаюсь к кому-то в зале, мне отвечают), но до этого меня никогда не прерывали и не задавали вопросов.
– Да, – внешне спокойно отвечаю я.
– А сколько лет было вашей бабушке во время войны? И непонятен контекст этой истории. При каких обстоятельствах это все могло произойти. Мне все это кажется весьма сомнительным.
Я ошеломлена… Она 1915-го года, просто не заметно, что мне уже 40… жила в деревне… в оккупации. В тот день она работала в сарае, немец хотел ее изнасиловать. Она его заколола вилами. Подожгла сарай и сбежала к партизанам, чтоб ее не убили. Блею и слабенько оправдываюсь я внутри. Но снаружи:
– Блин, да какая разница!!! Разве в семилетнем возрасте задаешь такие вопросы??? Важно, что ты ОЩУЩАЛ в этот момент, и как это ПОВЛИЯЛО на твою дальнейшую жизнь!
Этот скептик, боящийся чувств и прячущий свой страх за своим рацио, моментально пробуждает во мне моего Воина, который с детства защищал мою слабость и которого я так старательно усыпляла во время спектакля, чтоб всем показать человеческую и, прежде всего, свою – женскую – уязвимость и слабость, и попросить зрителей не бояться, показывая свой пример. Но забрало падает, Воин несется на защиту рубежей и разносит врага в пух и прах, срывая бурные овации всего зала. А слабая пугливая Душа снова улетает в самый дальний угол и надежно там укрывается. Дальше, на протяжении всего спектакля, зал принимает меня с восторгом, но Я САМА УЖЕ НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ. Я машу шашкой и НИЧЕГО НЕ ЧУВСТВУЮ. Получается так, что Воин воинственно рассказывает о том, что на самом деле он тряпка. Занавес.
И вот, уже после цветов и аплодисментов, я задаю себе вопрос – а нужна ли сейчас мужчинам моя женская слабость, эмоциональность, уязвимость и искренность? Ведь если вдуматься, именно мужчины с детства воспитывали во мне Воина.
Вот дедушка везет меня спящую на санках. На одном из поворотов я вываливаюсь в сугроб, но он даже не замечает потери, потому что очень торопится успеть к трансляции футбольного матча. Малышка слишком поздно осознает, что произошло, чтоб позвать на помощь, ей невероятно страшно, но пятилетний Воин решает, что идти теплее, чем лежать и плакать, и добирается до дома самостоятельно.
Вот папа со мной дома. Он запирает меня на балконе, чтоб я не мешала ему выпивать с друзьями. Я всматриваюсь внутрь комнаты сквозь стекло, но мне видно только большие часы на стене. Я знаю, если две стрелочки соединяются наверху в одну, это означает, что сегодня уже закончилось, и наступило завтра. А для меня это означает, что сегодня обо мне уже не вспомнят. Девочке очень обидно, до слез, темно и страшно. Но тут же Воин представляет, что я пионер-герой, которого враги держат в застенках и испытывают на стойкость.
Вот мальчик Миша Юров из благополучной семьи, живущий на два этажа выше. Он придает реалистичности балконным пыткам: привязывает шоколадную конфету на нитку, раскручивает катушку и спускает ее мне. Но стоит мне только протянуть руку с радостью и благодарностью за поддержку – он с диким смехом нитку обрезает, у него таких конфет еще три килограмма, а когда я уже не реагирую – раскачивает конфету на нитке, пока его не загоняют домой. Девочка – в мурашках от унижения и предательства, но Воин – сосредоточен и хладнокровен, он знает, что настанет момент платить по счетам.
Вот мой учитель физкультуры. Перед всем классом он отчитывает меня за пропуск кросса, объясняя всему классу, что менструация – это не повод для прогулов. Подросток сгорает от стыда и насмешек, а Воин моментально включает оборонительное хамство и затыкает всю мужскую аудиторию, включая взрослого физкультурника.