«Речь – клевета. Молчанье – ложь…» Речь – клевета. Молчанье – ложь. Сглотни остатки алкоголя. Звезда пронзительна – как нож, и одинока – как неволя. Над ночью вспышка и щелчок. В ладонях остывает город. И осень кликает на «ОК», встает и поднимает ворот. 13.09.2012 Провинциальная муза-2003 Осень умна, как в прозе – поэт. Листья спускаются наискосок. В бархатном ящике спит пистолет. Иней сребрит висок. Это опять паутинка к щеке липнет, щекочется, льнет. И на чернеющей густо реке звонкий – по краешку – лед. Пар выдыхая, с отъезжих полей, с рыси сбиваясь на шаг, кони плетутся. И несколько дней загустевает мрак. Это пока что боками и ртом дышится. Женщина спит. Полоза скрип – это то, что потом: снег и «такой-то убит». 2004 «Перешли одногодки на прозу…» Перешли одногодки на прозу или вовсе ушли в интернет. Но ни пьяный, ни даже тверезый не откликнутся – кликни – в ответ. Слишком поздно и слишком далёко. Одиночеству шлю смс. Почитаю-ка позднего Блока — без любви и «Возмездия» без. Ничего, это все поправимо. Посмотри, как плывут облака и проносится медленно мимо чья-то младость. Шепчу ей: «Пока!». До чего же легко и беспечно — и подошвами тихо шурша по осенней листве скоротечной, и глубóко пока что дыша! Это даже почти что свобода, ниоткуда лиющийся свет. Полтора ослепительных года или, может быть, два – и привет! 24.10.2009 I «Но проходит оторопь октября…» Но проходит оторопь октября, а ноябрь – тень улетевшей птицы. С этим воздухом что-то творится зря, непоправимое что-то творится. Он сгущается медленно над головой и твердеет в застывшей гортани. Я уже ухожу – и оплакан тобой. До потери своих очертаний обнажаются руки увечных дерев и простертое небо пронзают безвольно. А листва под подошвы ушла, умерев, — ей не больно. Наверно, не больно. II «Этот день задыхается – вряд ли от счастья…» Этот день задыхается – вряд ли от счастья. Я с трудом ему поднимаю вежды. И в душе моей, в ее светлой части, не осталось нежности и надежды. Воздух сузился – не прорастет ни слова из него никак. И молчат чернила. И стоит тоска, не уходит снова — потому что очень меня любила. Остывают крови осенней токи. Цепенеет сердце. Мерцает влажно взгляд прощальный. Но вот наступают сроки — и дневные звезды тускнеют даже. 29.10.2009 «Когда поодаль медленно стоят…»
Когда поодаль медленно стоят неверные осенние морозы, и, влажные еще, деревья спят, а сердце ищет умной прозы, — в тепле утробном труб и батарей, в растительном и волокнистом мраке оранжерейных комнатных ветвей я, в окруженье кошки и собаки, вдруг смутно ощущаю: до чего тела дремучи наши, как и души темноголосы все же, от всего в себя свернувшись, облы, неуклюжи. О, как они беззвучны и хрупки, как соприродны жизни полутемной, бескрылы, полумглисты – вопреки Его любви, безадресной, бездомной. 2004 «Зима испытывает твердь…» Зима испытывает твердь. В лучах медлительного света спускается снежинкой смерть на пропись русского поэта. От власти руки уберечь! Но наледь покрывает крыши. Глухонемая эта речь еще торжественней и выше, когда полночная пора сопровождает голос кроткий. И вот закончилась игра, как выстрел – гулкий и короткий. 2012 «Вокзал. Урюпинск. Ночь. И рельсы…» Вокзал. Урюпинск. Ночь. И рельсы здесь обрываются. Конец. Скажи мне что-нибудь, о если я жив еще. Я – не жилец. Звенит мороз. Пустует площадь. Под фонарями светло-пег позавчерашний снег. На лошадь похож понурый человек в окрестной мгле. Свежо, прохладно. Мертво и холодно. Патруль — не закурить ли мне? – обратно идет. Склонившийся на руль таксист задремывает. Вспышка ладони светом озарит и два лица. – Прощай, братишка! — так скажет местный мне бандит, воткнув «перо» на «денег нет». И остановится картинка, и все, что видно, – два ботинка и запрокинувшийся свет. Подонка нет на самом деле. Но пусто так, что должен быть — чтобы никто не знал о теле, за что могли его убить. 2003 |
