Понимаю, что слишком строга с ней — в сущности, Марте до дуры очень далеко. Она еще молодец — другая бы просто не перенесла этой боли, но Марта держится. Просто мне проще злиться на кого-то — так я не теряю самообладания.

Она слабо кивает и, глубже запихнув в рот тряпку, затихает. Пока размышляю, как лучше подступиться к её ноге, воздух неприятно холодит обнажённую руку.

Капкан устроен слишком хитро, явно не для моих мозгов, но я не сдаюсь. Нужно вытащить Марту из этого дерьма, во что бы то ни стало. Сделаю это, потому что, может, я и не самая смекалистая из нас всех, но такое упорство, как у меня, ещё пойди, поищи. Да, я в курсе, что меня довольно трудно терпеть и совершенно невозможно любить, но Марте сдохнуть не дам, можете быть уверены.

Пока вожусь с хитро сделанным агрегатом, Марта, напрягшись, лежит и тихо подвывает. Кляп заглушает звуки, а не то бы небо рухнуло на нас от её децибелов.

— Не истери! — прикрикиваю на неё и, вздрогнув, Марта замолкает. Ну, чисто стату́я.

Вспоминаю о своём ноже, который до этого держала в рюкзаке. Он такой большой и тяжёлый, с красивой позолоченной ручкой в виде дракона, что можно попытаться использовать его в качестве рычага. И, несмотря на то, что нож от такого давления может треснуть, или случайно могу отхреначить Марте кусок ноги, но попробовать стоит. Всё равно других вариантов нет.

Беру оружие и просовываю его остриё в щель, в которой зажата нога. Огромная пасть механизма — слава Провидению, без шипов — всем своим видом намекает, куда я могу засунуть свой нож вместе с желанием помочь.

Но, наплевав на все намеки мира, я, навалившись на импровизированный рычаг всем телом, пытаюсь раскрыть адскую пасть капкана. Кажется, даже слышу смех, как будто механизм издевается надо мной.

Вожусь, кажется целую вечность, вся взмокшая и с ноющими руками, но я не привыкла сдаваться так просто — буду расшатывать до тех пор, пока нога не окажется на свободе.

— Может, попробуешь пошевелить конечностью? Я немного раздвину створки, у меня получится, а ты постараешься одним рывком выдрать ногу?

Марта смотрит на меня полными ужаса и боли глазами и неуверенно кивает.

— Другой разговор, а то разлеглась как королева, а мне возись с тобой. Я же тебе не прекрасный принц, чтобы вызволять из пасти чудовища свою возлюбленную, — пытаюсь шутить, чтоб не свихнуться от отчаяния, чем заслуживаю слабую улыбку бледных губ.

— Вот и славненько, — удовлетворенно говорю, сильнее навалившись на "рычаг". — Значит, как только скажу "дергай", ты постараешься вытащить ногу, хорошо?

Снова кивок. Люблю, когда не спорят.

— Ну, удачи нам. Дёргай! — ору, чуть не вырубившись от напряжения, изо всех сил стараясь разодрать эту чертову железную пасть. Вкладываю в это действие всю свою злобу, ярость, обиду и боль, капкан скрипит, раскрываясь, и Марта дёргает ногой. Я зажмуриваюсь и слышу сухой щелчок: капкан закрылся, выпустив свою жертву на свободу.

Открываю глаза, смотрю на Марту. Она улыбается, не обращая внимания на жуткую боль, отраженную в глазах-блюдцах. Гляжу на неё, перевожу дыхание, пытаясь отдышаться, и тоже робко улыбаюсь в ответ. Ну, я же вроде как спаситель-герой.

— Спасибо, Ингрид. Никогда бы не подумала, что ты захочешь меня спасти. Я бы тут без тебя сдохла, честное слово. Мне тебя само Провидение послало, не иначе.

Я знаю, как тяжело ей даются эти слова. Мы, как бы, не из тех, кто умеет выражать свою благодарность, поэтому её путаные признания ценнее витиеватых речей других.

— Да ладно, чего уж? — Смущенно откашливаюсь, смахивая со лба светло-русую прядь. — Давай лучше посмотрим, что с твоей ногой. У меня, к счастью, есть бинты и антисептик. Ну и верёвка — на случай, если начнешь лягаться, как бешеная кобыла, я тебя свяжу, клянусь свободой.

Неожиданно Марта начинает смеяться — надсадно, перемежая смех приступами кашля, морщась от боли. Мне совсем не весело, но, глядя на неё, невольно заражаюсь истерическим весельем и вот мы уже ржём, словно обезумели, не в силах остановиться.

Мы смеёмся долго, заливисто и надрывно, будто всё дерьмо, что случилось с нами в последнее время — тоже смешная шутка. Просто кто-то неудачно пошутил, что такого? И восстанут все погибшие, вылезут из своих трещин-могил, отряхнут пепел с волос и с радостными улыбками закричат хором: «Розыгрыш!».

Повалившись от изнеможения на землю, мы замолкаем также резко, как и начали смеяться.

— Ингрид, я тебя прошу — не бросай меня. Если в пути стану обузой, убей, как убивала других сотни раз до этого. Только не бросай. Хорошо?

Я смотрю в эти карие глаза, вижу в них столько боли, что это практически невозможно выдержать.

Прочищаю горло и тихо говорю:

— Марта, я клянусь, что не оставлю тебя. Вместе мы дойдем до Города, как было намечено, а в нём найдём Айса. И Джонни. И засранца Роланда, потому что не может быть иначе — выжив однажды, просто не имеют права сдаваться. Вместе мы решим, как быть дальше. — Она с улыбкой прикрывает глаза, будто уже видит перед собой Город и тех, кого может там найти. Думает ли она в этот момент об Айсе? Хочется верить, что нет. Вспышка ревности на секунду ослепляет, но я гашу в себе непрошеные чувства — сейчас не время для этого дерьма. — Но в первую очередь мне всё-таки нужно осмотреть твою ногу — хочу понимать, насколько всё серьёзно.

— Полковой доктор выходит на тропу войны? — смеётся Марта, и я снова улыбаюсь.

Полковой доктор — это я. Так меня прозвали в отряде. Кто-то ведь же должен был штопать этих говнюков, так почему бы не мне?

— Воткни в рот кляп и молчи, подруга. Будем смотреть, что там за хрень у тебя под штаниной.

Марта не спорит — закусывает грязную тряпку, бывшую некогда моим рукавом, ложится на землю и закрывает глаза. Умница.

Я расшнуровываю высокий сапог, закатываю пропитанную кровью штанину и еле сдерживаю крик: открывшийся вид с большой натяжкой можно нацзвать ногой. Это какое-то кровавое месиво.

XI. Изабель и человек в красном

Огромные голубые глаза смотрят в небо.

В них мудрость столетий, красота всей водной глади и отражение вечного неба. Я уверена, что не видела в своей жизни до этого момента ничего красивее. Можно ли провести остаток дней, глядя в чьи-то глаза, наслаждаясь игрой всех оттенков синего цвета? Теперь кажется, что да.

Барнаби смотрит на чудом спасённого человека и, наклонив голову, тихо поскуливает. Мне бы хотелось, чтобы пёс умел разговаривать, чтобы хоть кто-то помог разобраться, что дальше делать.

Человек не шевелится, лишь смотрит на небо. Может быть, он сильно ударился о поверхность воды, когда падал, поэтому и не реагирует на внешние раздражители?

— Эй, мужчина! — Трясу его за плечо, утомившись от молчания. Меня пугает его неподвижность — только контуженного мне и не хватает сейчас для полного счастья. — Вы меня слышите?

Вздрагивает, как будто его ударили. Точно головой повредился, когда за борт вывалился. Красная рубашка подобна огню, голубые глаза словно лёд. Интересное сочетание.

— Ты кто? — голос хриплый, словно простуженный, тихий.

— Я — Изабель, — Хорошо, что хоть имя своё вспомнила. — А вы кто?

Нервно приглаживаю растрепавшиеся волосы. Отчего-то мне сейчас очень важно выглядеть в глазах незнакомца хорошо. Он поворачивает в мою сторону голову, устав, видимо, от созерцания озарённого рассветными лучами неба, смотрит на меня своими глазищами и молчит. Так мы проводим несколько бесконечных минут.

— Изабель? Красивое имя. — Он чуть заметно улыбается, и от этой улыбки непривычное тепло разливается по телу. Чувство, что в венах вместо крови жидкий огонь. Лицо горит, и я отворачиваюсь, чтобы незнакомец не заметил смущения, охватившего меня. — Никогда раньше не слышал. А, может быть, просто забыл? Я не знаю.

Принимаюсь теребить дрожащими пальцами подол платья.

— Изабель, не отворачивайся, — требует он. — Ты — первый человек, первый живой человек, что встретился на моём пути за долгое время. Я больше не вынесу одиночества.