Коринна уже крепко спала — с ночником, и рядом с ней в кресле сопела её гувернантка. Эрих бесшумно закрыл дверь и ушёл сюда, на смотровую площадку. Он всё сидел с закрытыми глазами, представлял, как Коринна касается его губ робким поцелуем, расстёгивает рубашку. Конечно же, долго возится с пуговицами, фыркая в своей забавной манере. Он, естественно, ей поможет, но вряд ли у него хватит терпения быть достаточно нежным…
Некое гнусавое пение, возня и шарканье явились внезапно и разметали все мысли. Открыв глаза, Эрих с раздражением увидал, что к нему шатко подбирается Гуго. Под глазом баронета красовался суровый фингал, и уже на полрожи расплылся — Эрих съездил ему, не жалея. В руках Гуго торчала початая бутылка портвейна, он взмахивал ей, разбрызгивая содержимое на себя и вокруг. Эрих поднялся, злобно бранясь, и схватил пистолет. Вкатить бы ему пулю, да Вилли расстроится: это недоразумение всё же его племянник.
— Ну что, герр генерал, пьёшь за блицкриг? — проревел Гуго, чуть выговаривая слова. — Чёрт возьми, нет, за дядюшкину женитьбу пьёшь? Чёрт бы их всех подрал!
Гуго споткнулся и едва не упал, выплеснув из бутылки добрую половину. Эрих отпрыгнул, иначе бы его залило.
— Прозит, — буркнул Гуго, хватив из горлышка. — Женился дядюшка, а блицкриг почему-то у тебя! Вот дела, а? Чтоб вас всех!
— Чёр-рт! — рыкнул Эрих и влепил ему тумака, отобрав бутылку.
Гуго повалился навзничь, завозил бестолковыми руками.
— Да что ж ты злой такой? — бухтел он и не мог встать. — Чтоб тебя разорвало! Жаба, космополит!
Эрих на него наплевал. Он навалился на заграждение, глядел на темный парк, получше запахнувшись в тренч. Держал бутылку за горлышко и не пил чёртов портвейн, потому что терпеть его не мог.
Октябрь 1943 года
Коринна толкнула тяжёлую дверь и покинула холл, подставила свежему ветру лицо, осунувшееся после рабочей смены. Осеннее солнце осветило, но ничуть не согрело. Холодно. Холодное утро октября, иней сверкал и таял, превращаясь в капельки воды. У монолитных колонн входного портика зябко ёжились часовые.
Коринна провела двенадцать часов в духоте, при запертых дверях и окнах, закрытых наглухо и затянутых светомаскировочными шторами. В узкой форменной юбке и душном галстуке, что неприятно стягивал шею. А после всего — стойко перенесла унизительный обыск. Коринну тошнило от грязных лап, которые придирчиво обшаривали сумочку, каждый карман, охлопывали складки одежды. Шифровальщиц из четвёртого «А» отдела не выпускают, не обшарив с ног до головы. Но Коринна всем улыбалась.
Уже год, как Коринна вошла в миссию Ложи и оставила прошлую жизнь где-то там, за пределами, в сумерках памяти. Она больше не баронесса, а сирота, выросшая в приюте святой Анны. Роскошь замков и покои ей заменила тесная квартирка возле Народного парка.
Коринна вздохнула и поплелась по мостовой, оступаясь в неудобных туфлях. Стук шифровальных машинок до сих пор отдавался в голове вспышками боли. И среди них сама собой тянулась бестолковая песенка: «В лунном свете искры блещут…» Но нет, не такая и бестолковая. Шутливые слова сложились в акростих: «Витриоль», тайное слово, приглашение в Ложу. Оказывается, Коринна получила его ещё в день свадьбы с Вильгельмом… но профукала по собственной глупости. Или нет? Она, ведь, продолжила песню, и всё-таки попала в Ложу. Вот она, её «другая жизнь» — только раньше она казалась куда интереснее.
На исходе лета Вилли почил. А Коринна узнала о кончине супруга уже из газет. «В сумерках» Коринна скорбела: полюбила его как отца или дядюшку Отто. В последний раз они виделись в прошлом году, в октябре. А потом…
Коринна не заметила, как налетела на кого-то, кто шёл ей навстречу. Жёсткий удар чуть не сбил её с ног, но Коринна смогла удержаться. Незнакомый солдат уронил какие-то вещи и нырнул вниз, чтобы всё подобрать. Нет, не солдат — почтальон, на нём почтовая форма, и из сумки выпали письма. Много, и одно из них — обгоревшее.
— Прошу прощения, — Коринна смутилась и решила помочь.
Почтальон поднял лицо — совсем мальчишеское, конопатое. И весело возразил:
— Ну что вы, не надо. Я сам!
Коринна молча кивнула. Вышло очень неловко, а ещё она сегодня страшно устала. Безо всякого толка Коринна глазела на ту сторону улицы и мяла подол плаща. Там была суматоха и шум: женщины разбирали развалины дома, который ещё вчера сверкал новенькой краской. Ночью снова бомбили — пришлось даже на время бросить работу и мчаться в убежище под дикие вопли сирены. Над головой пару часов ходило ходуном и гремело, свет выключался, сыпались камешки и труха. Но здание РСХА устояло — вместо него на Принц Альбрехт-штрассе разрушили вот этот дом. Истошный женский визг рассёк осенний воздух. С развалин стаскивали носилки: нашли под завалами двух человек. У девочки лет семи развязалась синяя лента, а мальчик до сих пор обнимал медвежонка — закоченел вместе с ним. Женщина в коричневой юбке и толстом платке причитала над ними, заламывая руки. А потом упала в обморок, и другие её подхватили.
Война дьявольски затянулась. Давно уж перевалила отведённые Ложей предельные сроки, но конца не видать до сих пор. Коринна знала, что Эрих вышел на Даллеса и смог добиться помощи американской разведки. И даже с этим не вышло почти ничего.
Люди на той стороне суетились, кричали. С развалин снова кого-то несли.
— Не глядите туда, — за спиной возник почтальон и положил ей руки на плечи.
Коринна впала в неприятное забытьё: сказался вечный недосып, усталость и страх. Страх смерти. Сегодня на обыске что-то нашли у Греты — девушки семнадцати лет, которая сидела рядом с Коринной. Её арестовали на месте и увели, невзирая на мольбы и горькие слёзы.
Коринна вздрогнула, обернувшись. Почтальон улыбался, но как-то натянуто, да и глядел с явным сочувствием. У него только начали пробиваться усы: скорее всего, и ему не больше семнадцати.
— Меня зовут Пауль, — пробормотал он, прервав неудобную паузу.
— Ингрид, — Коринна могла называть только условно настоящее имя.
Коринной она, скорее всего, больше не будет. После войны станет Памелой Брэдли и навсегда уедет в Нью-Йорк. Но когда наступит это «после войны»?
— Не хотите вечером в оперу, Ингрид? — предложил Пауль, скрывая робость за той же фальшивой улыбкой.
— Нет, прошу прощения, я занята, — отказалась Коринна, бросив привычную, дежурную фразу.
Она и отказывать тоже привыкла: её личина, Ингрид, хороша собой и весела по возможности. Многие куда-то её приглашали, пытались знакомиться, но Ложа предписала отказывать всем. Ингрид болезненно целомудренна. Никаких «лишних людей» в окружении. Да и Коринна «лишних» сама не хотела.
Занята — это значит поспать. Часа два, или три. Потому что сегодня рассеются сумерки, и придёт фрау Краузе, которая вовсе не Краузе — за информацией, которую украла Коринна. Никакой обыск у неё ничего не найдёт, потому что всё нужное — в голове. Память Коринны натренирована до фотографической — голова скоро лопнет, чёрт побери.
Почтальон попрощался и исчез среди уличной пыли, прохожих и яркой листвы, танцующей в порывах ветра.
— Ну что же ты! Такой был красавец!
За Коринной бежала Ханна — смешная рыженькая толстушка, с ярко-красной помадой на губах и крепким запахом табака. У неё на Восточном фронте жених, а она беззаботно бегала на танцы со всеми подряд. Коринна её не осуждала: заразительно беззаботными бывают люди, которые каждый день живут, как в последний раз. Ханна тоже видела, что стало с Гретой. А дом, в котором она нанимала комнату, разбомбили в одну из ночей. Ханне пока повезло: была на работе.
— Да нет, не по вкусу, — буднично ответила ей Коринна. — Совсем не то.
— Старой девой останешься! — Ханна дёрнула плечом и побежала дальше, стуча каблучками.
В конце улицы её ждал какой-то унтер-офицер с дешёвым букетом.
На углу Заарланд-штрассе Коринна влезла в «Щуку». Заполненный людьми, трамвай тронулся с места, звеня и стуча. Помчался по рельсам, разбрызгивал колёсами лужи. «Старой девой останешься!» Коринна никогда не отправляла писем на фронт. Писала одинокими ночами — длинные, полные страсти, но сразу сжигала. Её возлюбленный тоже «в сумерках». Чёртов высокий чин: Эрих теперь обергруппенфюрер, он стал одним из командующих Восточным фронтом по приказу Ложи.
