К счастью, распри и травля ученых не столь активно проявлялись в провинции. В 1936 году, когда в столице лысенковские претензии достигли апогея, саратовскому ученому Л. И. Казакевичу, вопреки общепринятой традиции, без защиты диссертации по совокупности работ была присуждена ученая степень доктора биологических наук. Одна из его последних работ носила программный характер и получила высокую оценку именно в Поволжье. Работа была издана отдельной книгой Нижне-Волжским книжным издательством и называлась «Основы районирования засоренности зерновой зоны и главнейшие мероприятия по борьбе с сорняками». Утверждения ученого основывались на глубочайших многолетних исследованиях почвы и корневой системы сорняков, а потому остаются актуальными и сегодня.
Между тем за год до этих событий в Москве начал выходить журнал «Яровизация». В одном из первых номеров выступил Лысенко с так называемой «совершенно новой постановкой вопросов семеноводства». В публикации он заявлял, что самоопыление вредно для растений, ведет к вырождению сортов, и предлагал основываться на внут-рисортовом скрещивании. Специалисты обеспокоились за чистоту сортов, многие из которых выводились десятилетиями. Но Лысенко настаивал на том, что чистоты сорта и не следует добиваться, что теория «чистых линий» порочна в своей основе и вообще законы генетики вредны и бесплодны.
Накалившиеся страсти выплеснулись на IV сессии ВАСХНИЛ. Лысенковцы, в сущности, вообще отрицали достижения генетики как основы сельскохозяйственной науки. Все трудности, считали они, просто выдуманы «формальными» генетиками, которые на практике ничего не дали сельскому хозяйству. Однако по официальным данным к 1936 году пятнадцать процентов посевных площадей уже было занято лучшими, перспективными сортами из мировой коллекции ВИРа.
Прошли годы, прежде чем жизнь доказала несостоятельность учения Лысенко. Но сколько светлых голов, преданных служителей истинной науки «полетело» только потому, что они не разделяли концепции «обновления совземли» академика Лысенко. Это были годы всеобщего страха, когда отсутствие вины не давало гарантии не быть арестованным. И потому к внезапному появлению людей в штатском практически был готов каждый, даже если он просто играл на скрипке, рисовал картинки для детских книжек или занимался ботаникой.
В 1937 году Леонид Игнатьевич, к тому времени закоренелый холостяк, вдруг неожиданно женился. Еще год назад он бы и подумать не мог о том, что его холостяцкую жизнь способна потревожить какая-то хрупкая девочка, практикантка, для которой он был Богом, но с которой его поразительно роднила влюбленность в землю, в природу, в науку. В коллективе опытной станции Казакевич имел репутацию абсолютно доброжелательного ко всем человека. У него все люди были хорошие, он имел удивительный талант находить в людях только самое лучшее. Вот и жену этот умудренный опытом человек воспринял как подарок судьбы. Свадьбы не было, но в день регистрации, на которую жених и невеста выкроили час между научными совещаниями, юная Женя Казакевич обнаружила у себя в комнате огромный куст роз, пересаженный в ведро с землей. Спустя многие десятилетия, Евгения Антоновна скажет: «У всех людей жизнь обычно полосатая – бывают полосы светлые, серые, мутные, бывают совсем уж черные. Моя жизнь с ним, невзирая на трудности, была сплошной светлой полосой. Она была наполнена радостью, я каждый день ждала его с нетерпением». Хотя в том же году была в их жизни одна жуткая ночь. Придя домой, Евгения увидела записку: «За мной вины нет, не беспокойся». Соседи утешили: его увезли не в «черном вороне», а в легковом автомобиле. И действительно, проведя ночь в управлении НКВД, он вернулся домой на рассвете. Оказывается, нужны были показания Казакевича по поводу нескольких ученых, сосланных в Саратов из столицы по политическим соображениям и живших на территории опытной станции.
Предвоенные годы были наполнены встречами с Вавиловым. От него уже многие отвернулись тогда, тучи сгущались, и Вавилов это понимал. Но ни ему, ни его близким друзьям, соратникам до конца не верилось, что здравый смысл не победит. Вавилов был одержим наукой, полон идей, замыслов. Ему не хватало времени на работу, на жизнь, ему досадно было отвлекаться на выяснение отношений с псевдоучеными, далекими от истинной науки. С Казакевичем они ездили на Украину, там под Херсоном была колония новых культур. Пробовали, например, выращивать арахис… Вавилов исчез в 40-м году. Просто исчез. Никто не мог ответить, где он. И в то же время все понимали, что именно произошло. Только много позже стало известно, что он умер в тюрьме.
Это горе поглотило другое, всеобщее – война. Погиб в гестаповской тюрьме брат Леонида Игнатьевича. Казакевичи по-прежнему оставались в Саратове, жили за городом, на улице с теплым названием Вторая Дачная. У них уже была дочка, которую Леонид Игнатьевич не просто любил, а болезненно обожал. Он водил маленькую Татьяну с собой в питомник, который они создавали еще с Николаем Ивановичем Вавиловым. Каких только немыслимых растений там не было! Крошечная девчушка, едва научившаяся говорить, знала название многих из них по-латыни. Это звучало комично, но Леонид Игнатьевич был счастлив и мечтал видеть дочь продолжательницей своего дела.
В 1948 году на опытную станцию приехал известный биолог Е. А. Дояренко. Это был необыкновенный человек: внешне красив, с лицом старого интеллигента, белой бородой. Он писал музыку, играл на рояле и был увлечен ботаникой. Жили все в специально построенных еще до революции для ученых домах – двухэтажных старинной архитектуры, с высокими потолками. В домах были огромные, четырех-пятикомнатные квартиры с комнатами для прислуги. Дома имели парадный вход с мраморной лестницей и «черную» лестницу с выходом в сад. Можно представить, как действительно жили ученые в досоветские времена, каково было отношение к ним. Но в то время, когда там жили Казакевичи, в каждой такой квартире помещались две-три семьи. Это была нормальная советская коммуналка. Парадная лестница, конечно, была заколочена, и все ходили с черного хода. Жили, однако, дружно, всех объединяло общее дело, все были преданы науке.
В том же году на одном из заседаний ученого совета Казакевичу вместе с Дояренко, Шахурдиным, Чижовым пришлось держать ответ о своих научных принципах, об отношении к новым течениям в биологической науке. Леонид Игнатьевич был, как всегда, немногословен, но высказался определенно: «Я ученик Келлера и своих позиций в науке никогда не менял. Принципов Лысенко, разумеется, не приемлю и научными их не считаю». Примерно так же ответили и остальные, называя себя учениками великих биологов – Менделя, Дарвина, Моргана… Нет, Казакевич не был откровенным борцом. Но он был личностью. Он имел серьезный научный багаж и к заявлениям типа «скрестить грушу с сосной» относился со всем юмором, на который был способен. Не более того.
Позади была половина пути. Послевоенные годы открывали новые надежды на будущее. Леонид Игнатьевич не собирался покидать Саратов, где было столько сделано, открыто, написано. Это были трудные, но счастливые годы активнейшего труда большого ученого, влюбленного в свое дело. Он выделил типы травянистых многолетников по способам вегетативного размножения. Он участвовал в нескольких ботанических экспедициях по юго-востоку европейской части СССР. Позже в словаре «Русские ботаники» появилась запись: «Valeriana wolgensis» – валериана волжская, открытая им. Впервые в биологической науке появился так называемый траншейный метод исследования корневых систем травянистых растений, вошедший в мировую научную литературу как метод Уинвера-Казакевича – его стали применять одновременно Казакевич и американский ученый Уинвер.
Много лет занимался Леонид Игнатьевич вопросами интродукции полезных растений, организовал обмен семенами с ботаническими садами всего мира. В Саратове получила промышленное значение новая эфирно-масличная культура – кориандр посевной, в предвоенные годы площадь посева ее достигла восьми тысяч гектаров. Казакевич вывел новые сорта клещевины, кормового арбуза, африканского проса и сахарного сорго. В 1947 году была опубликована его работа «Сахарное сорго на юго-востоке». Разносторонность научных интересов Казакевича удивляла многих. Он настойчиво изучал проблемы засоренности полей и к концу сороковых годов считался общепризнанным авторитетом в этой области. С 1948 года начались системные испытания химических способов борьбы с сорняками. Позднее под руководством Казакевича изучалась действенность более двадцати типов гербицидов, к которым, кстати, он относился очень осторожно и всегда повторял: не погубите землю. Но это было уже в Сталинграде.
