Младший брат Буду спать при горящей лампаде, Белый свет и оглох, и ослеп, Полетит в горевом снегопаде Паутинками липкими снег, Буду спать я в тоске и дурмане – Отчий дом, это воля твоя! – На тобой сбереженном диване, На пружинах его бытия. Это грозная вечность украдкой Положила на сердце ладонь, Чтобы в нем негасимой лампадкой Возгорелся бессильный огонь. Кто мне вехи судьбы обозначит И укажет мне – кто виноват? И душа моя горлицей плачет И летит за тобой, младший брат. Снится мне, что из комнаты душной Наши окна распахнуты в сад, Брат мой спит, над его раскладушкой В темной яблоне звезды шуршат. И в доселе неведомой пытке Оттого мои слезы не спят, Что в саду заскрипела калитка, Словно брат возвратился назад. Поменяю в стакане водицу, Поменяю на блюдечке хлеб, Покрошу его ветру и птицам, Всем воителям вечных судеб. Спит наш дом – никогда не проснется! Спит наш сад столько весен подряд, И душа моя горлицей вьется Над могилой твоей, младший брат. Интернат в Кирилло-Белозерском монастыре Пристанище детей глухонемых – Пустая монастырская пристройка, С трудом вмещает келья пятерых, И жмется к койке худенькая койка. А стены так же немы и глухи. И замкнуты, и сдержанно угрюмы. За чьи в веках плутавшие грехи В бессвязный лепет выродились думы?! В безмолвье неозвученного сна, В печальные, замедленные игры… Так набери же снадобья, сосна, В стерильные целительные иглы! Строительные меряя леса, Живые вновь продергивая нити, Твори для этих деток чудеса, Святая монастырская обитель. Они, Господь, поверили тебе, И снится им на узенькой кровати, Что где-то там, в родительской избе, Рассветный лучик щели конопатит. А ночи нет ни чище, ни белей! Не слышно в ней ни лая, ни мычанья, Лишь детское дыхание полей, Всевышним обреченных на молчанье. Повеет бездны холод нежилой, И вздрогнет мир, и улыбнется кротко, И вновь, как отрок, спит глухонемой, Поджав тесней колени к подбородку. 22 июня Чей-то голос, высокий и зыбкий, Стал тревожить меня без конца, Отмахнулся легко от улыбки, И она улетела с лица. Только взгляд проследил виновато, Как по глади сегодняшних дней Проплыла эта скорбная дата Парой черных как ночь лебедей. Словно их потянуло обратно, К довоенным коврам на стене, К тем гнездовьям былым прикроватным, Что мгновенье горели в огне, К тем садам, опыленным войною, С перешедшей на шепот листвой, К той, засвеченной резкой луною, Почерневшей реке тыловой. И кому-то почудится робкий, Смутный шорох из тающей тьмы, То ль серебряный шорох обертки От исчезнувшей с детством зимы, То ль покажется: бьются при свете Крылья быстрой докучной молвы, И на тягостных сводках в газете Тень отцовской лежит головы. Сколько их облетело, минуток, Сенокосной коснувшись травы, Сколько ветер сухих самокруток Накрутил из июньской листвы. Сохрани этот лист календарный! В нем отмечен закат и рассвет, Но голодною тенью блокадной Детской двойки стоит силуэт. И текут материнские слезы, Очищаясь в глубинах земли, И приводят июньские грозы Боевые эскадры свои. Сохрани! Что случится – не знаю… Соберется ли стопочка дней?! Это годы сбиваются в стаю, Окликая тревожно людей… Набережная Взрослею, но детство готово Разбрызгивать солнечный свет И бегать за волнами снова В коротеньком платьице лет. Где лестница в брызгах и пене На берег взошла, и окрест Солидные марши ступеней Звучат, как военный оркестр. Деревья на майском параде Шумливый построили ряд, В еще небогатом наряде Одни одногодки стоят. И рядом с той лестницей-песней, Победной, раскрытой для всех, Есть много тропинок безвестных, Ведущих туда же наверх. В их почве личинки патронов, Их путь со следами войны От Волги к рабочим районам, Вдоль правой ее стороны. Привычны и будничны тропы, На лестницу ходим смотреть, Колючую воду с сиропом Пьем в праздник, горящий, как медь. И мало еще понимаем, С чего так безоблачны дни: То близость победного мая, То даль леденящей войны. |
