Високосный век Синие сумерки отчего дома, Вечера шитая гладь. Чайные чашки с рисунком знакомым Время пришло расставлять. Чем-то загадочным память искрится, Словно в заснеженный край, Чиркнув серебряным чистым копытцем, Мой убегает трамвай. На огороде тревожно и пусто, Метит звезда небеса, Чтоб нарастила весною капуста Снова свои паруса. Тянется снега завеса живая, Время течет и течет, Это наутро зима пришивает Белый подворотничок. Свет неразбавленный, свет поднебесный, С синим отливом снега! Пусть сохранят на окне занавески Вечно – тепло утюга. Век високосный, тебе достается Отчего дома уют, Сон не сбывается, чашка не бьется; Вещие книги не лгут… В электричке Вечер долог, да путь недалек В электричке, холодной и тряской. Прослезится в окне огонек На увитой дождями терраске. Как он в сумерках жалко горит И, отстав, все мерцает вдогонок, Словно в доме поникшем не спит Простудившийся тихий ребенок. И в дороге под шорох страниц Этот кров вдруг увидится мною До скрипучих подошв половиц, Пропитавшихся стынью земною, До пятна на сыром потолке, До смятенья над детской кроваткой, До таблеток, дрожащих в руке, В пузырьке, закупоренном ваткой. Увядает рисунок цветов На халате, застегнутом криво. Кто сказал, что прекрасна любовь? В страхе вечном она некрасива. Упаси нас от горестных дней, Засевающих землю дождями! В дверь ворвется ватага парней, И качнется вагон под ногами. С дерзкой стрижкой своей наголо, Смотрят в грязные карты застыло, Словно выросли те, на кого Материнской любви не хватило. Словно мать их не ждет до утра, Не пугается странным привычкам, Словно в страхе не ловит она Ускользающий пульс электрички… Станица Усть-Медведицкая Когда уйдет из жизни горечь, С дождем впитается в траву, Я град донской Серафимович Опять станицей назову. Мечта, окрепшая с годами, Забросит нас в надречный сад, Где дни расходятся кругами, Как много лет тому назад. Ты встанешь над бодучей кручей, Твои глаза затопит Дон, И я на лавочке летучей Не докричусь тебе вдогон. Любовь одно лишь разумеет: Прижаться к прошлому бочком И волю вычерпать смелее Своим дырявым черпачком. Мне за спиной твоей теплее, Когда судьбы не превозмочь… Мне возле глаз твоих светлее В грозу накликавшую ночь. …По зноем выжженной станице Заезжая гуляет грусть, В донской бликующей водице Ловлю губами слово «Усть…». И для тебя шепчу признанье, Что это, видно, неспроста Мне в «Устъ-Медведицком» прозванье Все время чудятся «уста». Оно зимой замерзнет льдинкой, Весной капели станет вить, Чтоб летом горькою травинкой Уста родные оживить… Пасха Все детство мое облицовано снами, В них теплится память моя изразцами, Апрельское солнце очнулось за шторой, За самой последней чертой, за которой Лишь вечность И стол лишь обеденный наш, Где ссоримся с братом, деля карандаш. Как нужен весеннему дому с крылечком Цветной карандаш, голубое сердечко! А в домике этом с привычной опаской Бабуля готовится праздновать Пасху. Вот в миске глубокой, как талый снежок, Тяжелый и плоский осел творожок И яйца скопились один к одному, Такие цветные, как сон в терему. И тут же, на лавке, желта и суха, Осиные гнезда свила шелуха. Как робко склонялись бабулины плечи В молитве – наутро, в молитве – на вечер. И праздник являлся в положенный срок, И шла она в церковь, собрав узелок. Бежали мы утром из детской кровати С утра прикоснуться к ее благодати. И праздник тихонько светился над нами, …Все детство мое облицовано снами. Святые дни Минуты скорби и метаний В своей молитве дли и дли… Они вернулись из скитаний, Забытые святые дни. Они кружились над крестами, Где раньше в мертвенном свинце Их гнали длинными шестами С кровавой тряпкой на конце. И близко их не подпускали… Лишь в глубине, где чист исток, На избу с теплыми плечами Садился белый голубок. Но про себя мы тихо знали, О том шептала нам листва, Что жизнь, как прежде, отчисляли Со дня Христова Рождества. Учись прощенью на досуге! Когда легко былому мстить, Не лучше ль вспомнить друг о друге, Не лучше ли себя простить? Неужто снова захотели. Чтоб в этом прошлом наконец Стоял на согнутых коленях, Как враг отъявленный, отец? |
