Крупные глаза, аккуратный нос, почти идеальная форма лица и чуть пухловатые губы. «Благодарна, должно быть, мамочке за то, что родила тебя такой красавицей?» — любила в детстве спрашивать её толстая непривлекательная женщина, запустившая себя настолько, что становилось страшно. Черин тогда кивала часто-часто головой, потому что всё равно любила её невозможно сильно, а потом искоса смотрела на старое фото исчезнувшего без следа отца и очень хотела спросить у него: «Почему ты не забрал меня с собой? Я ведь так похожа на тебя». Мужчина со снимка никогда, правда, не отвечал, а маленькая Черин закусывала нижнюю губу, сжимала веки и закрывала уши — лишь бы не слышать, как кричит за стеной мама, закрывшись в комнате с каким-то незнакомым мужчиной.

— Недалеко ушла, Пак Черин, — усмехнулась девушка, смотря на своё отражение. — Такая же отвратительная.

У неё по щеке всё же скатилась злая слеза, и она тут же её стёрла, вдыхая и пытаясь улыбнуться, чтобы обмануть собственный организм. Но это никак не срабатывало, и солёные капли снова и снова оказывались на скулах, сводя с ума.

***

— Ты же красивая, — пожал плечами Бэ Хэвон, когда, будучи старшеклассницей, Черин спросила у него, почему тот захотел вдруг встречаться с ней.

— Ты же популярная, — фыркнул во втором классе Пак Рюджин. — И нравишься мне. Что ещё надо?

— Честно? — наклонил голову Ха Джисон сразу после выпуска. — Ты типа клёвая. Если замутим, обещаю быть паинькой и не трепаться о том, что мы спим.

— Ну ты же не думала, что у нас любовь до гроба? — хохотнул Ким Минтэ, взглянув свысока на первокурсницу. — Не знала? Парни жопы готовы рвать, чтобы заиметь тебя в подружках, а я делиться умею. Ну, знаешь, как говорят? Сам поносил — дай другому.

Пак Черин тогда впервые подняла руку на другого человека, нарушив собственное обещание о том, что не сделает это ни за что и никогда. Её выперли затем из колледжа, на прощание ещё и дав пинка в отместку за то, что ударила сына конгрессмена Кима на глазах у кучи студентов. Но девушка почему-то не жалела, она почему-то улыбалась и смело смотрела вперёд, точно убеждённая в том, что все они — мужчины — действительно одинаковые. И это не ей попадаются одни козлы, как говорит подруга Раюн, они козлы по одной только своей природе. Однако средства, столь необходимые для жизни и важные для матери, что позволила дочери уехать в Сеул ради того, чтобы она смогла обеспечить ей достойную старость в ответ на то, что та обеспечила ей достойное детство, можно было, как оказалось, заиметь и с козлов, расплатившись с ними той же монетой.

— А ты забавная, — рассмеялся Ан Минхо, прижимая к себе страшно недовольную низенькую девчушку. — Это Еын, мой подмастерье.

— Я тебе это подмастерье знаешь куда засуну, умник? — тут же взбрыкнулась та и глянула на неё. — Осторожнее с этим придурком, он жутко непостоянный, так что не верь ему, а то продешевишь.

— Я просто влюбляюсь часто! — фыркнул тот недовольно.

Проблема Ан Минхо была в том, что он придурком не был. Как не был и козлом. А ещё он правда любил — по-своему, конечно, но любил. И любил — вместе с тем — многих.

Черин вспомнила обо всём этом как-то случайно и неосознанно, поправив аккуратно подстриженные по плечи волосы, и вздохнула в очередной раз. У неё ладошки были мокрые от переживания, а правая нога непроизвольно дёргалась под столом, выдавая всё её волнение. Девушка потянулась и снова отпила немного воды из стакана, любезно поданного официантом в ответ на: «Нет, благодарю, я сначала дождусь своего спутника». Но спутник опаздывал уже на десять минут, и Черин правильным это не считала.

О Мёнки появился несколькими мгновениями позже, выскальзывая из-за её спины и кланяясь тут же, даже не приблизившись к своему месту.

— Прошу меня простить, — извинился он, — я не учёл пробки, когда назначал время нашей встречи. Это только моя вина.

— Всё в порядке, — улыбнулась Черин привычно, поднимаясь на ноги тоже и отмечая, что они почти одного роста, пока она на каблуках. — Это всего лишь человеческий фактор.

Мужчина поднял на неё взгляд, а потом замер, раскрыв совершенно неприлично рот. Он двинул чуть полноватыми губами и моргнул, сжав плотно плотно веки за стёклами очков. Девушка улыбнулась снова, подбадривая его, и взглядом указала на стул напротив неё, намекая на то, чтобы он присаживался.

— Ох, прошу прощения, — снова заизвинялся мужчина, сжал в руках портфель с бумагами и опустился на положенное место, — вы просто очень красивы, я растерялся.

Черин вздохнула, понимая, что никогда, кажется, не уйдёт куда-то дальше, чем просто «красива», а максимумом её навсегда останется «забавная», сказанное Минхо так искренне и честно и покорившее её сердце в ту же секунду. Но девушка только вновь улыбнулась, натягивая на лицо привычную и ненавистную маску.

— Большое спасибо, — чуть поклонилась она и посмотрела на мужчину перед ней.

Невысокий, далеко не стройный, совершенно обычный и типичный — каких миллионы, не особенно молодой и идеально подходящий под те критерии, что она сама посчитала важными. В голове тут же раздался голос Еын: «Но любить ведь надо тоже», но Черин только отмахнулась от этого мысленно, решив для себя, что любила достаточно. Теперь — как бы эгоистично то ни было — пусть любят её.

— Вас, должно быть, родители заставляют ходить на свидания? — предположил Мёнки спустя почти полчаса ни к чему не обязывающих разговоров и ожидания блюд.

Беседа давалась ему крайне непросто: он смущался, запинался, путался в словах и замолкал. Черин в ответ только улыбалась, вновь почувствовав себя на месте девушки-сопровождения, и изо всех сил старалась, чтобы тот неудобств не ощущал. Однако вести разговор будто бы с самой собой оказалось очень сложно.

— Вовсе нет, — чуть качнула она головой. — Это лишь моё решение. Однако мама меня в этом полностью поддерживает.

«Потому что не имеет об этом никакого понятия», — тут же добавила Черин мысленно и едва не скривилась. Было обидно.

— А отец? — легко заглотил крючок мужчина для продолжения разговора, и девушка улыбнулась вновь.

— Боюсь, я совсем не помню его. Я даже и не знала отца. Мама воспитывала меня одна.

— Ваша мама большая молодец, — кивнул Мёнки. — Она вырастила потрясающую дочь.

Черин чуть прищурилась, чувствуя, как тошнота подступает к горлу и как дрогнули приподнятые уголки её губ. А сама подумала, правда ли Ха Нара вырастила её, не стесняясь давать пощёчины, припоминая каждую потраченную на неё вону и повторяя снова и снова, что отец никогда бы не бросил её, не мешай новорожденная Черин ему своими постоянными криками и воплями.

Когда она прощалась с О Мёнки, стоя на крыльце небольшого ресторана, девушка думала только о том, что вряд ли сможет встретиться с ним ещё раз. Потому что вновь испытывать такие невероятные трудности, пытаясь выдавить из себя то немногое хорошее, что было в душе, казалось почти невозможным, почти невероятным. Однако проблема была в том, что Пак Черин по-другому не умела. Не могла.

***

Еын, свернувшись клубочком, лежала головой на её коленях, взгляд вперив в пустую стену её невозможно маленькой комнаты-клетки, а Черин перебирала задумчиво пряди её волос, размышляя о том, почему жить с каждым прожитым днём становится только сложнее и невыносимее. Она думала иногда о том, что избавиться от всего на самом деле просто — многие люди, во всяком случае, действительно находят покой в смерти. Черин, правда, не знала, находят ли они покой моральный, а проверять не спешила, страшась сама не зная чего. Боль физическая пугала меньше всего, а вот то, что было внутри, нуждалось в исцелении просто невероятно.

— Онни, — протянула Еын, и девушка вопросительно мыкнула, — ты снова? — Черин поджала губы и прикрыла в усталости веки. — Ты думаешь слишком громко. Не думай об этом, пожалуйста, не делай себе больно этими мыслями… И мне тоже.

— Прости, — прошептала девушка в ответ.

Она не помнила, когда и почему они с Ли Еын — девочкой, что младше неё была на три года, но казалась иногда много старше — стали вдруг так близки. Черин помнила только, как в один миг перестала улыбаться при ней и строить из себя насмешливую и уверенную. Как уткнулась ей в плечо, в очередной раз разуверившись просто во всём, и расплакалась навзрыд, позволяя самой настоящей истерике накрыть её с головой. Семнадцатилетняя Еын тогда не сказала ни слова, не спросила ровным счётом ничего, не попыталась успокоить и поддержать — лишь обняла её крепко и стоически вытерпела все те долгие минуты, которые она сотрясалась в жалости к самой себе. Черин за это ненавидела себя тоже, но Еын только наклонила набок голову и мягко улыбнулась.