— Мам, — зовёт он, и девушка заинтересованно поднимает голову, отрываясь от соковыжималки, — а когда мужчина взрослеет?

Ёнхи едва не закашливается, чувствует, как сердце её падает куда-то вниз, и сглатывает судорожно, выключая аппарат. Она смотрит на своего сына и не может поверить в то, что это произошло. Девушка и до этого страшилась подобного, боялась даже подумать, что когда-то придётся отвечать на такие вопросы, а теперь и вовсе не знает, куда себя деть. Приходится натянуть на губы улыбку и уточнить:

— Тебе понравилась какая-то девочка? Кто она? Одноклассница?

— Что? — Дэён несколько секунд непонимающе хлопает ресницами, а потом краснеет и подрывается на ноги, вмиг становясь одного с ней роста. — Вовсе нет! Всё совсем не так!

— Это нормально, — пытается улыбаться Ёнхи, хотя сама хочет покраснеть и провалиться сквозь землю. Было бы куда проще, родись Дэён девочкой! — Рано или поздно пубертатный…

— Мама, нет!

Дэён хватает её за плечи, пугая, смотрит ошалевшими от смущения глазами, а Ёнхи и сама смущается до невозможности, ощущая горячие уши. Не так, совсем не так она представляла их первый разговор о девочках, взрослении, созревании и — чёрт возьми — сексе. Она, откровенно говоря, вообще себе его не представляла, а теперь понятия не имеет, что сказать и что сделать, чтобы убрать повисшую на кухне плотным куполом неловкость.

— Прости… — проговаривает Ёнхи в итоге, а Дэён вздрагивает и рвано выдыхает, потирая её плечи в извинении за то, что успел напугать в ответ. — Я не совсем готова к такому, если честно… Может, поговорим вечером?

— Всего лишь хотел обсудить то, что сказал мне один человек, — усмехается мальчик и неловко чешет затылок. — Будто бы мужчина взрослеет, когда понимает, что проблемы должны решаться словами, а не кулаками. Хотел узнать, что ты думаешь. Прости, что вечно пугаю тебя. И не надо говорит со мной про девочек.

— Почему? — теряется Ёнхи, а Дэён снова краснеет.

— Есть кое-кто, с кем я могу обсудить такое. Я знаю, что тебе неловко. С тобой мне неловко тоже. С ним — нет.

— У тебя появился друг?

— Вроде того. Он сказал называть его «хён», но мне пока неудобно это делать.

В сердце Ёнхи ударяет сначала ревность, потом — настороженность появлением какого-то непонятного «хёна», а затем девушка вспоминает слова сына и уточняет:

— Это он сказал тебе про то, что слова важнее кулаков? — Дэён кивает, и Ёнхи чуть улыбается, поднимая руку и поправляя волосы на голове сына. — Ты поэтому вдруг перестал драться? Уже два месяца никаких жалоб из школы.

Мальчик шмыгает носом, снова краснеет, становясь очаровательно милым, и Ёнхи не сдерживается и кидается на него с объятиями, пища в самое ухо и не зная, куда деть себя от переполняющей сердце любви.

— Ну мам! — возмущается Дэён, а сам обнимает её в ответ. — Хватит так делать, ты всё время смущаешь меня!

— Просто ты слишком милый, а я — твоя главная фанатка.

— Ты не можешь быть моей фанаткой, — бурчит смущённо Дэён, а Ёнхи отрывается от него и щёлкает заигрывающе по носу, — я ещё никто, всего лишь трейни.

— Ты — мой сын. А это гораздо большее, чем всё остальное вместе взятое.

Девушка снова возвращается к готовке, позволяя сыну продолжить сборы в школу и завтрак, отвозит его затем на занятия и отправляется на работу, вновь пропадая там до позднего вечера. Дэён пишет ей смс, чтобы она не волновалась лишний раз, а Ёнхи отвечает кучей смайликов и мысленно благодарит сына за то, что он так хорошо понимает её. Она часто слышит, как жалуются коллеги старшего возраста на то, что их дети позволяют себе пропадать невесть где, а ещё упорно не выходят на связь, когда их пытаются найти. Ёнхи не верит в бога, но благодарит именно его за то, что Дэён растёт совсем другим. И пусть он кажется иногда до ужаса колючим, она лучше всех остальных знает, что внутри у него одна только нежность.

— Расскажешь про своего друга? — спрашивает Ёнхи за ужином, потому что не может избавиться от странного чувства беспокойства, а сам Дэён не говорит о нём совсем ничего. — Про того самого, который сказал называть его «хён». Он из школы? Одноклассник?

— Не совсем, — мнётся сын, словно пытается подобрать правильные слова, а потом произносит: — Он из агентства, — и Ёнхи почему-то в тот же миг расслабляется.

— В самом деле? Тренируетесь вместе?

— Нет. Он уже… Он уже давно не стажёр.

— Ничего себе, — улыбается Ёнхи, а Дэён снова вдруг краснеет. — Потому ничего не говоришь? Хранишь тайную личность своего товарища за семью печатями, потому что он айдол?

— Ты не злишься?

Дэён хлопает ресницами, явно не ожидая подобного, а девушка в ответ улыбается, наклоняя голову к плечу.

— Не могу злиться на дружбу с человеком, благодаря словам которого ты взрослеешь на глазах. К тому же, учитывая твою разборчивость в людях, вряд ли ты стал бы дружить с человеком, о котором мне стоит волноваться. А если и так, будет лучше, когда ты сам споткнёшься о грабли, чем я буду рассказывать о том, как спотыкались другие. Лучше я просто поддержу тебя потом: либо когда всё будет замечательно, либо когда ты разобьёшь лоб об эти самые грабли.

Ёнхи вспоминает, как сильно боялась быть матерью, как тряслась и плакала, а её родители поддерживали, гладя по волосам и говоря о том, что они обязательно помогут, если вдруг что-то пойдёт не так. Но в итоге нужные слова всегда находились сами собой, действия совершались словно по наитию, а Дэён ни разу не заставил её сомневаться ни в нём самом, ни в выбранной ею тактике воспитания, которой на самом деле не было. Ёнхи решила просто любить сына — и это оказалось намного проще, чем она рассчитывала, едва только увидела его впервые. Всего такого слишком маленького, плачущего на её руках, с тёмными, почти чёрными глазами, пухлыми, словно бантик, губами и — забавно — чубчиком волос у самого лба.

— Он бы тебе понравился, — говорит Дэён, когда Ёнхи начинает убирать посуду, и, замечая её недоумённый взгляд, поясняет: — Хён бы тебе понравился. Он говорит много правильных вещей. Я его уважаю.

— Я рада, если это так. Только постарайся всё же не влипнуть в неприятности, ладно?

— Думаю, он сам оттаскает меня за уши, если я это сделаю, — прыскает вдруг Дэён и выходит с кухни, а Ёнхи задумывается-таки над личностью этого таинственного «хёна».

***

Она чувствует себя странно, и всё же улыбается. Потому что бесконечно красивый мужчина, сидящий напротив неё, улыбается тоже, и Ёнхи, понимая каждую из реакций своего организма, вынуждена признать: у неё и правда слишком давно никого не было.

— Ты почти не изменилась, — хмыкает Джин и усмехается, наклоняя голову. — Обрезала волосы, стала иначе краситься и чуть поправилась. Тебе идёт. Потрясающе выглядишь.

— Спасибо, сонбэ, — чуть кланяется она в ответ и поджимает губы, потому что теперь, когда основная часть интервью оказалась закончена, стало вдруг неловко переходить на те личности, которые скрывались за интервьюером и интервьюируемым. — Ты тоже замечательно выглядишь.

— Будто могло быть иначе.

— И правда. Говорю всякие глупости.

Ким Сокджин громко смеётся, запрокидывая голову, а Ёнхи поджимает губы, чтобы не последовать его примеру, однако улыбки сдержать не может.

Он сидит прямо перед ней — высокий, красивый, широкоплечий — закинув ногу на ногу и обняв колено замком из пальцев рук. Джин выглядит жутко расслабленным в её присутствии, давно уже избавился и от пиджака, и от галстука на своей шее, пока Ёнхи, говоря откровенно, боится лишний раз пошевелиться. Потому что у старого знакомого в тот же миг оживает тёмный взгляд, и он подмечает каждое её движение, заставляя смущаться такого внимания.

— Я ещё тогда говорил тебе называть меня «оппа», а ты не отставала со своим этим «сонбэ». Это было совсем не мило, — цыкает вдруг мужчина, а Ёнхи чуть улыбается.

— Хотела выделяться. Все девчонки вокруг звали тебя так.

— Ого. Вот так вот честно признаёшься в том, что хотела привлечь внимание?