Переводчик в комендатуре был толковый, он совершенно точно передавал не только смысл вопроса, но и интонацию. Молодому было обещано полное прощение и освобождение. Для этого он должен был показать дорогу к лагерю партизан. Если ему будет трудно идти, ему дадут лошадь.

Партизан молчал, морща лоб и вглядываясь в лицо переводчика.

— Мягко спросите его, — сказал Курт переводчику, — хочет ли он есть и пить.

Партизан ответил, что хочет пить. Значит, все понимал и мог говорить.

Через час обер-лейтенант всерьез усомнился в этом. Партизан молчал, а когда начали применять усиленные методы допроса, кричал иногда коротко и глухо. И из глаз его постепенно уходил испуг, а взгляд делался все спокойней, словно застывал. Потом он потерял сознание.

Бородатый поначалу дурачился, всячески показывал, что говорить не может, а когда предлагали ему писать, неуклюже шевелил пальцами правой руки и смотрел тупо на карандаш, будто видел впервые. Потом он дурачиться перестал, но ни разу даже не застонал. Глаза у него были большие, серые, и чем серьезней его допрашивали, тем становились светлей… Он подолгу не спускал эти раскаленные от боли глаза с лица обер-лейтенанта, и того все сильней охватывало желание сделать с ним что-нибудь необычное…

Пленных вывели на площадку перед управой. Курт велел Шубину собрать деревню и приказал полицейским рыть две ямы в рост.

Переводчик пространно объяснил жителям, что партизаны напали на мирную машину, что это бандитизм, что они подвергают жителей Кропшина большой опасности, ибо по закону германское командование должно покарать деревню, сжечь дома. Что жители должны опознать этих двоих, если их знают. А если кто-то знает о местонахождении партизан, тот обязан… и так далее.

Обер-лейтенант нетерпеливо ждал конца бессмысленной церемонии. Никто ничего не скажет, а если и опознают этих двоих, то что толку. Оставалась еще надежда, что молодой заговорит, когда Курт начнет делать с ними то, что он задумал.

Партизан зарыли в землю по плечи. Полицаи обстоятельно утрамбовали грунт, переступая ногами у самых голов, словно утаптывали приствольные круги у яблонь.

— Ну! Кто знает этих людей? — крикнул переводчик, поворачиваясь на каблуках и оглядывая заполнившую площадь толпу.

Люди молчали, кое-кто из задних оттягивался к плетням, к проулкам.

Два унтер-офицера принесли свежеоструганные тяжелые палки. Обер-лейтенант взял одну, взвесил в руке, вдруг отвел ее за спину и метнул. Палка, вертясь, пролетела выше голов.

— Это русские городки, национальная игра, — сказал он переводчику и кивнул на толпу, — объясните им.

Потом они с переводчиком подошли — как теперь было это назвать? — к головам.

Переводчик перевел слова обер-лейтенанта.

— Больше у вас нет времени думать. Последний раз предлагаю жизнь. Ну?

Молодая голова опустила веки, только желваки ходили на побелевших скулах. А бородатая, впившись глазами в лицо обер-лейтенанта, делала искалеченным лицом какие-то знаки. Переводчик наклонился к ней, хотя и понимал, что сейчас партизан написать уже ничего не сможет.

Изуродованное лицо напряглось и извергло из себя плевок.

Обер-лейтенант пружинно повернулся и, чувствуя, как глаза застилает слепящий жар, стремительно пошел назад.

— Этих всех вон! — выцедил он. — Вон! Разогнать!

Полицаи бросились разгонять толпу, а обер-лейтенант Курт Йостель выдернул у унтера палку, скользнул по ней вздрагивающей ладонью, резко обернулся и увидел в десяти шагах свою ненавистную, жуткую, желанную цель…

С утра шел дождь. Ветер дул неровно: то затихал, и тогда слышался гром струи, стекающей с крыши в полную до краев кадку, то крепчал, остервенело раскачивал голые ветви яблонь, и дождь тогда начинал бить в окно, наполняя времянку шорохом и звоном. Сергей сидел на лавке у окна. Стекло было с трещиной, и из сада проникал запах мокрой земли.

Лешка лежал на сенной постели, отвернувшись к стене.

Он видел расправу над партизанами и с тех пор был сам не свой: почти ничего не ел, угрюмо бродил по саду, а когда Сергей с ним заговаривал, замирал, глядя на него расширенными глазами, и быстро облизывал сухие губы. Говорил внятно, только как-то замедленно. Сергей не пытался его успокоить — это потрясение Лешка должен был пережить один.

Из щели под растрескавшимся дубовым подоконником Сергей достал сложенный листок — продовольственную карточку, отпечатанную Житухиным. Разгладил ее, вгляделся. Прошло три дня, а она все такая же. Ну, пройдет еще семь — до срока, обещанного Житухиным, карточка будет выцветать постепенно — заметит ли он изменение? Сравнить-то не с чем, нет у него оригинала, вот чего он не учел! Да и вообще все это ненадежно. Одну эту карточку Житухин может ослабить, а остальные? Как его тогда проверить? И пойдут агенты, и не опознать их при проверке документов.

Но почему-то Сергей верил Житухину. Во всяком случае, очень хотелось верить…

Три дня назад вместе с карточкой Пашка принес от Житухина сообщение, что Краузе приказал сделать пять комплектов карточек. Житухин спрашивал, как быть. Пашка передал Житухину приказ Сергея ослабить все карточки.

А позавчера произошла трагедия на лесной дороге. И главное — бессмысленно! Машину не захватили, двоих потеряли и обнаружили себя!

Краузе приехал на следующий день утром, и через час все немцы погрузились на грузовики и мотоциклы и выехали по лесной дороге. Вернулись вечером ни с чем.

На связь с партизанами вместо Пашки Сергей отправил Женьку. Он опасался, что частые Пашкины отлучки из школы вызовут подозрение.

Сергей тщательно проинструктировал Женьку: как потребовать свидания с командиром, какие задать ему вопросы для проверки и что передать строго с глазу на глаз. А передать надо было, что в Кропшине находится законспирированный советский разведчик, что с этого момента отряд начинает работать на его обеспечение — прекращаются всякие диверсии, отряд ничем не должен выдавать своего присутствия, чтобы немцы решили, будто партизаны ушли из этих мест. А главное, командир должен обеспечить связь с Большой землей.

Женька справился хорошо. Добился, что его провели в расположение отряда, и встретился с командиром. Никакой проверки не потребовалось: командира Женька узнал, он был вторым секретарем райкома, и Женька встречал его под Лугой, когда работал там на строительстве противотанковых заграждений.

Партизан оказалось немного, это была часть бригады, разбитой фашистами южнее города Дно, где против партизан были брошены тысячи солдат, танки и артиллерия.

Отряд добрался сюда, рассчитывая зимовать, и выбрал для этого удачное место — остров посреди обширных болот. Когда Краузе прочесывал леса, он туда не смог пройти. Рации в отряде не было, и никакой связи с другими отрядами — тоже.

Командир, его все звали Никитич, обстоятельно поговорил с Женькой. Он обещал послать связных, чтобы установить связь с другими отрядами, а через них — с Большой землей. Но у них плохо с продуктами, а еще хуже с боеприпасами, поэтому пусть товарищ «икс», так он сказал, не рассчитывает на активные действия отряда. Но и прятаться нельзя — надо еду добывать. Договорились о связи, о паролях. Женька благополучно вернулся в деревню, таща на спине сушняк на растопку.

Сергей понимал, что установить прямую связь с Большой землей отряду Никитича практически невозможно. А искать другие отряды, рассеянные в лесах после разгрома немцами партизанского края, Никитич может и месяц, и два, и всю зиму. Нет, никаких иллюзий! Как не было у него связи с Центром раньше, так не будет и в ближайшее время. Но хорошо хоть, есть под боком отряд на крайний случай. Есть куда уйти, есть куда переправить документы, если вдруг невероятно повезет и удастся добыть их.

Сергей увидел в окно унтер-офицера с тремя солдатами и старосту Шубина, и по тому, как напряженно шел Шубин, не глядя на дом ветеринара и убыстряя шаги, он понял — за ним!

Пряча карточку в тайник подоконника, он сказал Лешке, который вскочил после первых же слов: