Сестра сильно устала: дорогой она почти бежала и на третий этаж поднялась одним духом. Хоть они с Лешкой все лето работали в подсобном хозяйстве на овощах, где еды было вдоволь, но стоило пожить несколько дней в городе — с беготней на завод, да еще на дрова, — и куда девалась вся летняя сила!

— За хлебом ходил? — отдышавшись, спросила она.

— Не привозили еще, — сказал Лешка. — А ты чего такая?

— Будешь такая! Жиры дают на сентябрьскую карточку!

— Ну да?! А какие?

— Не знаю, выдавать не начали, а очередь на улице стоит.

— И я с тобой пойду.

— Да там долго. — Она торопливо складывала в сумку банку, бутылку, клеенчатый мешочек: мало ли что могут дать. — Ты начинай варить!

Вера достала из фанерного ящика два зеленых капустных листа.

— Порежешь, положи. Как закипит, всыпь пшена — ту рюмку, с ободком. Горкой не насыпай, вровень. Долго не кипяти, ставь в подушки, а то с этими дровами неизвестно еще, что будет. Давай карточки!

Карточки они хранили на себе. Это мама пришила всем холщовые карманы на изнанке одежды. У Лешки карман застегивался на большую белую пуговицу, Вера всегда настораживалась, когда Лешка лез за пазуху и начинал возиться с этой пуговицей. Парень большой, но все-таки еще очень несобранный. А ну как потерял? Иногда она замечала, что когда он расстегивает куртку, чтобы достать карточку, то пугается. Наверно, тоже думает: а вдруг нету? Вот и сейчас — ручонку засунул, а глаза застыли. И его такого и жалко до слез, и злость берет…

— Хлебную тоже давай, может, подвезут, пока стою.

— А вдруг растительного масла дадут? — глаза у Лешки широко раскрылись.

— Ну ты нафантазируешь! — Вера засмеялась.

Она взяла у него две карточки, серую и коричневую, уступчато вырезанные, похрустывающие. От этих бумаг, расчерченных на дни и декады, от мелко напечатанных слов «хлеб», «жиры», «мясо», «сахар и конд. изд.» возникало ощущение надежной уверенности. В руке лежала еда. Много будущей еды. Такого ощущения не давали деньги, хотя новенькие они тоже хрустели.

Сестра спрятала карточки в карман и, помахивая сумкой, пошла к двери. И тут обернулась.

— Сварится, а меня нет — поешь, если не дотерпишь.

— А жиры туда не будем класть?

— Положим, положим.

— Я дотерплю!

— Ну смотри, — она подмигнула ему и вышла.

Прежде всего Лешка проверил крупу. С утра ему казалось, что в банке ее больше половины, пальца на два от края… Посмотрел. Крупы было на два пальца от дна.

Варить надо было начинать минут через сорок, чтобы не остыло к приходу Верки. И он стал доканчивать рогатку.

Опять грохнуло близко, слышно было, как по крыше дома напротив глухо простучали осколки.

Лешка вспоминал, что он ел этим летом. Вот это была еда! Уже с весны стало легче. Появилась трава, ее зеленые ниточки можно было выбирать из пучков прошлогодней травы часами, не торопясь. Потом пошли листья. Потом одуванчики. Но по-настоящему стали есть, когда они с Веркой пришли в подсобное хозяйство работать на грядках. Тут пошла редиска, свекольник! Это была и еда и витамины. Хвойный отвар, который удавалось зимой достать в столовой, вспоминался теперь с отвращением. Ну а потом… Картошка! Капуста!

Лешка зажмурился от воспоминаний.

— Ле-ша! Ле-еша-а!..

Лешка выглянул в окно. Во дворе, у подворотни, стояла дворничиха тетя Маша, она была в черной железнодорожной шинели, которую не снимала, кажется, даже летом.

Тетя Маша подняла руку и медленно поманила его ладонью.

— Чего? — спросил Лешка.

Не ответив, она опять поманила его и ушла в подворотню. Лешка спустился во двор и вышел на улицу. Тетя Маша шла в ту сторону, где магазин, и не оборачивалась. Он догнал ее уже за углом.

Улица была затянута пылью как дымом. Половину углового дома срезал снаряд, обломки засыпали проезжую часть. Черная «эмка», видимо отброшенная волной, стояла, уткнувшись передним крылом в стену дома. Какой-то человек в сером брезентовом плаще, всунувшись в открытую дверцу машины, что-то делал там, изредка повторяя:

— Михеич… Михеич!..

У развалин уже появились люди. Лешка все это видел отчетливо и сразу. Обычная картина. От пыли саднит глаза, и запах как на чердаке.

Тетя Маша обошла машину, прошла до первых обломков, обернулась и посмотрела на Лешку.

И тогда он понял, зачем она привела его сюда, и вдруг стал легким и пустым, как во сне, когда падаешь в темноту.

Он увидел то, что привык часто видеть на улицах. Видеть и не отворачиваться. Тем более когда этого совсем немного. Кусок материи в пыли был знакомой расцветки…

Лешка прислонился к стене спиной. Стена казалась горячей.

— Домой иди! — громко сказала тетя Маша. — Я зайду потом.

Лешка разлепил губы и тонким, обрывающимся голосом сказал:

— А там… карточки есть?

Тетя Маша с испугом взглянула на него, нагнулась, но сразу выпрямилась и махнула рукой:

— Где тут… Господи, когда же это кончится!

Уже начали убирать обломки. Ветер продул из улицы пыль. Приехала полуторка с людьми. Стало шумно. Лешка не сразу понял, чего от него хочет человек в сером плаще.

— Телефон где? Идем, покажешь, где тут позвонить можно.

Человек взял его за руку.

— Куда вы его? — спросила тетя Маша.

— Мне позвонить.

— А в домоуправлении! Идемте покажу.

Человек отпустил Лешкину руку, но Лешка продолжал идти за ними. Пришли в домоуправление, телефон висел в коридоре. Горела пыльная лампочка. Человек стал звонить, тетя Маша вошла в темную каморку, а Лешка опять прислонился к стене. Тетя Маша, погремев в каморке, вытащила две лопаты. Человек стучал по рычажку — все время было занято.

— Быстрей дойти… — Он повесил трубку и стал закуривать.

— Эх, малой, малой… — тетя Маша смотрела на Лешку. — Вот что с ним делать? Сестру убило, а карточки все… там.

— Один? — Человек мельком взглянул на Лешку.

— Один! Мать зимой померла, — заторопилась тетя Маша. — Отец без вести… Должны же быть приемные дома!

— Дома есть… — Человек опять посмотрел на Лешку и снова стал звонить. — Теперь — никого! Что за черт!..

Он застегнул плащ, пошел было к двери, но остановился.

— Что, и родственников нет?

— Может, есть у тебя кто? — наклонилась к Лешке тетя Маша.

Лешка проглотил слюну и качнул головой.

Человек в плаще посмотрел на тетю Машу, потом на часы, подумал немного, вздохнул.

— Ну, идем, парень. Попробую тебя пристроить.

— А квартира как же? — забеспокоилась тетя Маша.

— Это потом уладят.

Человек в плаще — он был еще не старый, лет тридцати — сел за руль «эмки» с безнадежным видом, но машина легко завелась, и он даже головой покачал:

— Смотри пожалуйста!.. Ну, садись сюда.

Лешка сел рядом с ним. На заднем сиденье лежал кто-то.

— Да-а, — сказал человек, — был хороший шофер Михеич и вот… Как тебя зовут?

— Леша.

— Леша… Ну а я Сергей.

Пока задним ходом выезжали из улицы на перекресток, Лешка видел людей, неторопливо разбирающих обломки.

Ехали долго. Сергей всю дорогу молчал. Приехали к какому-то зданию. Сергей ушел.

— Посиди, — сказал он.

Скоро вышли люди с носилками и забрали Михеича. Через час вернулся Сергей. Поехали в другое место, въехали во двор. Здесь Сергей пробыл еще дольше. Когда вышел, уже темнело.

— Ну, вылезай. Потопаем на своих.

Сергей запер машину, и они вышли на улицу.

— Закрутился совсем. Завтра тебя устрою. Переночуешь у меня. Годится?

Лешка кивнул. Ему было все равно, лишь бы не домой. Туда бы он не смог сейчас войти, хотя там была капуста. И крупа. И в печке растопка. Он вспомнил, как она лежит: щепочки на кусках обоев.

Сергей привел Лешку в темную квартиру, зажег керосиновую лампу. Свет ее после привычной коптилки казался поразительно ярким. В комнате было много вещей и очень много книг на полках во всю стену. Лешка сразу почувствовал, что в квартире никого больше нет, вообще никто больше не живет, кроме Сергея. Он стал осматриваться, и тут его словно толкнуло в спину. Лешка обернулся. Сергей вскрыл тускло блестевшую, жирную от смазки консервную банку. Комнату распирало от потрясающего запаха.